— А я, — чуть усмехаясь, говорил мне Иван Евлампиевич, — к политике тогда отношение имел, ну, просто никакое. Но вот… заработал формулировочку.
За неприятной этой формулировкой и последовал его отнюдь не радостный переезд в здешние, весьма хмурые тогда места.
Жизнь тут была невеселая, неинтересная, а чуть порезче сказать, — тоскливая. Основным воскресным развлечением у местных интеллигентов считалось щелканье кедровых орешков на мосту, который полушутя-полусерьезно именовался клубом. Иногда какой-нибудь старатель, которому вдруг прифартнуло, повезло нелепо и бешено, «перегораживал улицу» — заставлял ее четвертями с водкой, и тогда «развлечения» принимали более существенный характер — с поножовщиной, убийствами и прочими достопримечательностями старательского быта.
Такова была жизнь в том Ивделе.
И не из каких-то особо добродетельных побуждений, не ради неких высоких идей сдружился в ту пору Иван Евлампиевич с лесным народом манси. От скуки, доходящей до зеленой тоски, от темной безалаберной жизни уходил он с ружьишком в лес. Иногда месяцами бродил по тайге и, присматриваясь к манси, вогулам, как их тогда называли, увидел он, что люди эти, в сущности, очень хорошие, душевные, только напуганы и забиты купцами-грабителями да шаманами своими до крайности.
К школе, в которой он учительствовал, — маленькой, плохонькой, запущенной, — хотя и любил Иван Евлампиевич свое ремесло, сердце как-то не лежало: слишком уж незаметными и никчемными оказывались плоды труда. Просвета не было. Жизнь, поскрипывая, тянула серую бесконечную лямку, и лишь в урмане, среди наивно-добродушных гостеприимных манси, в охоте и блужданиях находил Иван Евлампиевич какую-то отраду.
Великая Октябрьская революция прошла для него незаметно: в Ивделе, глухом североуральском поселочке, сначала мало что изменилось. Сначала. Но вскоре Иван Евлампиевич изведал новое, необычное, сначала смутное и тревожное, потом радостное: он ощутил свою нужность людям.
Все вокруг него чего-то хлопотали, горячились, негодовали или восторгались, все сетовали на нехватку времени. И когда Иван Евлампиевич присмотрелся к окружающему, вдумался в него и понял смысл всех этих хлопот, он больше не мог уже стоять в стороне. Глаза разбегались от обилия дел, которые поджидали людей сегодня и завтра, и послезавтра.
Он целиком отдался школе. И странно: если раньше он мог бродить по тайге месяцами, тут вдруг оказалось, что и на два-три дня из школы выбраться трудно: очень нужно было сделать одно, предпринять другое, хотелось поскорее взяться за третье. Все — и одно, и другое, и третье — было необходимо и, главное, вполне осуществимо. Осуществимым оказалось и преобразование начальной школы в семилетку, и дальнейшее развитие ее до десятилетки, и постройка нового здания.
