Мам? была поражена, рука опустилась, и она отступила от меня.
Я выскочила и побежала вниз, на двор, в темноту парка. Должно быть, вид у меня был странный, Андрюша и Сережа Сухотин бросились в саду меня искать. Я слышала их голоса, но не откликалась. Когда я немного успокоилась и мне надоело сидеть в темноте, я пошла домой и в дверях столкнулась с отцом. Он что-то говорил мне о прощении, но я не слушала его.
— Я не позволю, не позволю больше себя бить, — повторяла я, уверенная, что в этом и заключается самое важное, а не в том, что говорил отец.
— Мам? самой тяжело, простить надо, помириться…
С тех пор мам? уже не била меня, но иногда ей трудно было сдерживаться. В этом году мисс Вельш приехала гораздо позднее, ко мне поступила м-ль Котинг. Затянутая в корсет, с седеющими кудельками на лбу, короткими, узловатыми руками с просвечивающими лиловыми жилками, м-ль Котинг внушала мне страшное отвращение. Я не могла видеть ее, меня раздражал ее скрипучий голос, желание молодиться, затянутая талия — все.
И вот один раз старая дева расчувствовалась и рассказала мне, что она влюблена, что ей очень хочется поскорее на родину, потому что там ждет ее жених. Я с трудом удерживалась от смеха. Мне казалось невероятным, что такая старуха (ей было лет под сорок) могла думать о женихах и романах, но я терпеливо ее слушала и рассматривала карточку жениха — плотного пожилого немца с усами? la Vilhelme1.
Вдруг мне захотелось подразнить ее.
— Que direz vous, mademoiselle, si moi aussi je suis amoureuse?2 спросила я с вызывающим видом.
М-ль Котинг передернуло:
— Oh! mais je dirai que c'est un peu trop tot!3
Но на меня уже напал задор, и я не могла остановиться.
— Mademoiselle Koting, — заявила я торжественно, — je suis amoureuse!4
— Tiens, tiens, racontez moi?a!1
Я, забыв, что она гувернантка, приставленная следить за моей нравственностью, рассказала ей, что я влюблена в одного гимназиста и он в меня тоже.
— И вы с ним целовались? — с ужасом спросила м-ль Котинг.
— Нет, он хотел меня поцеловать, но я не согласилась, — отвечала я с гордостью.
На этом разговор о романах кончился. Через несколько дней, когда я проходила мимо темной комнатки, где мам? проявляла фотографии, она окликнула меня. В страшно резких выражениях она стала меня бранить:
— Нечего сказать, хорошие ты подаешь надежды, если в пятнадцать лет целуешься со всякими шалопаями, дрянная девчонка, мерзкая!
Мам? кричала, топая ногами. Это было ужасно страшно. В промежутках между криками я пробовала оправдываться:
