Помню, под синее шерстяное платье няня подшила новые подмышники. Пришла Александра Константиновна. Садясь на свое обычное место в кресло у окна, она недовольно проговорила:
— Саша, у вас сегодня духами пахнет!
— Что вы, Александра Константиновна, — возразила я с возмущением, — я терпеть не могу духов и никогда не душусь!
— Я же чувствую, пахнет духами, я даже скажу вам какими — гелиотропом!
Действительно, пахло какими-то отвратительными приторными духами. Я сконфузилась, покраснела и сейчас же вспотела от смущения.
— Нет, это ужас какой-то! — снова сказала Александра Константиновна. Крепчайшие духи! Как же вы говорите, что вы не душитесь?
Действительно, запах был убийственный, я вскочила и стала смотреть по комнате, но ничего не было, и я с ужасом чувствовала, что запах этот исходит от меня. Чем сильнее я потела, тем сильнее пахло духами.
Наконец Александра Константиновна, схватившись за голову, вскочила, сказав, что заниматься не может, что у нее началась страшная мигрень, ушла.
У меня тоже болела голова, я пошла в сад, но запах и тут преследовал меня. И только вечером, когда я ложилась спать, я поняла, в чем дело: няня подшила мне душистые подмышники.
Жизнь взрослых занимала меня, многое казалось непонятным и вызывало мучительное любопытство. Хотелось расспросить, но кого? Гувернанток я презирала и отлично знала, что они понимают меньше меня. Скорее уж у няни спросишь, она хоть не задумывалась и отвечала уверенно.
— Няня, почему пап? мясо не ест?
— Вредно им, вот и не кушают.
— А почему в церковь не ходит?
— Не нравится, вот и не ходит.
Лучше всего объясняли сестры, но все-таки всего понять было нельзя. Пап? не ест мяса, потому что ему коров и кур и всех животных жалко, а почему мам? не жалко? Пап? думает, что можно и дома молиться, не надо церкви, и что чудеса, о которых сказано в Ветхом и Новом Завете, — неправда, а почему же мам? ходит и нас водит с собой в церковь, заставляет учить Закон Божий?
Как дойдешь до самого интересного, сестры сейчас скажут:
— Ну, ты мала еще, вырастешь, поймешь!
И случилось так, что жизнь в моем представлении разделилась на понятное и непонятное. Многое, что окружало отца, было непонятно и внушало мне страх и уважение.
Как сейчас помню, приезжали к отцу большие, сильные люди с кроткими лицами, в крестьянской одежде. Говорили, что у них отняли детей за то[20], что они не крестили их. Они сидели в столовой московского дома и пили много чая с блюдечка, утирая струившийся по смуглым лицам пот.
