— Поменьше красного… и поменьше белого… Не то в один прекрасный день свалишься на болоте, пустишь корни, — и вырастет из тебя ива…
— Будьте спокойны, из меня ива не вырастет… Уж если что вырастет, так виноград.
Старый доктор заезжал частенько. Они говорили о том времени, когда оба были молоды и считались лучшими стрелками в долине.
— Помнишь, сколько уток летело в тот год, когда прорвало плотину в Бручата? Прямо тучи… Бывало, небо затмят.
— А в тот год, когда началась мелиорация в Бука? Помните того инженера, который так пристрастился к охоте, что заставлял людей бросать работу, чтоб не мешать собакам идти по следу?
— Господи, как не помнить?! А нагрянул инспектор, застал такую картину: рабочие разлеглись или сидят в тени, а сам инженер приложился к ружью и дичь поджидает…
— Хорошее было времячко, доктор, и давления тогда еще не выдумали.
— И диабета тоже, — прибавлял врач, страдавший этой болезнью.
— Ну, а теперь не худо нам выпить…
— Цван, это же яд и для тебя, и для меня…
— Оно, конечно, доктор, да ведь так и так подыхать. А я хочу, чтобы уже наверняка из меня вырос виноград, а не ива.
Потом он оборачивался к жене.
— Ну-ка, Минга, достань бутылочку!
Минга тут же уходила, до того сгорбленная, что голова намного опережала ее ноги, и тогда Цван поверял врачу свою мысль:
— Доктор, как же ее в гроб уложат, когда она помрет?
Доктор не отвечал, как другие: «Что за мысли тебе приходят в голову, Цван! Разве можно думать о таких вещах…»
Нет. Доктор с минуту размышлял и говорил уверенно:
— Сделают особый гроб, специально для нее; но ни я, ни ты его не увидим. Нас с тобой раньше Минги похоронят…
Потом они откупоривали бутылку, Минга подавала стаканы и, стоя рядом, испытующе глядела на мужа.
— Что так мало наливаешь? Это ты при докторе? Посмотрели бы вы, как он меняет дозу, когда вас нет! А потом у него начинаются приступы, начинаются…
— Уймешься ты или нет? Иди, иди толковать с курами… Убирайся!
Минга проворно уходила, но в дверях оборачивалась и, выдвинув вперед острый подбородок, говорила:
— Что? Правда глаза колет? — И исчезала, показав согнутую спину и голую пятку, вылезавшую из деревянного башмака.
В этот день Цван как раз думал о докторе. Тот не показывался в последнее время, а Цвану хотелось с ним поговорить.
У него было что-то неспокойно на душе.
Он плел люльку из камыша для первого внука. Ребенка ждали со дня на день, но Цван не полагался на местную акушерку, которая что-то стала привередничать и говорила, что к его снохе хорошо бы позвать врача, что ей надо быть осторожнее.
