— Ты не можешь понять, папа. Эта земля, этот климат, этот болотный воздух, эта нищета — вот что убивает человека!
— Почему же это все меня до сих пор не убило?
— Что я могу вам на это сказать, папа? Вы, видно, из особого теста…
— Неси бутылки, Минга, — загремел голос Цвана.
— Значит, так?! Барчуку не нравится в долине… Для него тут нездоровый воздух. Ладно. Он, Цван, его отец, выпьет по этому случаю бутылочку, и чорт с ним, с давлением…
Они останутся втроем — он, Минга и девочка. Старики с помощью козы сами вырастят маленькую и еще посмотрят, возьмет долина над ними верх или нет.
Ему нужно было столько высказать… Но не стоило говорить об этом с чужими людьми.
Цван пил и думал о долине, о ветре, что гуляет по ней, о знакомых ему с детства звуках.
Пил и думал о диком раздолье родной стороны, где он прожил всю жизнь. Нищета — это так; нищета, голод, деревянные башмаки на ногах, ветер и вода в доме… Но разве болотным птицам лучше живется? Он здесь родился, здесь и умрет. Но его род не кончится с ним.
Сердце ему говорило, что Мори вернутся в долину.
Солнце, поднимаясь над болотом, рассеивало пелену тумана, стоявшую над топью.
Цван давно уже встал.
Теперь он подходил к дому с последними двумя ведрами воды. Вчера вечером Минга поставила ему такое условие: они пойдут на рынок только в том случае, если Цван сначала натаскает воды для стирки.
А лохань у Минги была вместительная, и чтобы наполнить ее, нужно было столько ведер воды, что он чуть не вычерпал весь колодец…
Цван напевал монотонную, заунывную песню, которую исстари пели в долине. Ее сложили, приноравливаясь к размеренным взмахам цапки. Говорилось в ней о белокурой девушке, обманутой возлюбленным и ушедшей с отчаяния в монастырь. Древней печалью веяло от этой песни, но Цван вопреки всему был в хорошем настроении.
Зима кончилась.
Еще была опасность, что поднимется ненароком шальная буря, но самое худшее, можно сказать, осталось позади.
Суровая это была зима для стариков! Одни, отделенные километрами топи от ближайшего жилья, затерянные в самом сердце болота, они изо дня в день ждали, когда она пройдет.
Берто уехал из дому в начале зимы и больше не возвращался. Он погостил сперва у свояков в Романье, но такой человек, как он, разбиравшийся в моторах, не мог осесть и там. Не заезжая домой, он перебрался в город и написал им уже оттуда.
Когда Цван как-то раз побывал в селении, его вызвали на почту, и там он нашел несколько писем и два перевода от сына, которые ему не доставили из-за бездорожья.
