В утренних газетах было напечатано, что мадам Мелисанда фон Мюкк поёт прощальный спектакль через две недели, а рождественские концерты она будет давать уже в Берлине. Естественно, фон Мюкку надо было вернуться в Германию и отчитаться о проведённой операции, каковы бы ни были её результаты. Суон до сих пор не мог совершенно удостовериться в том, была ли эта операция успешной или провальной. Чета фон Мюкк в свете не появлялись, Мелисанда сидела дома тише воды, ниже травы, выезжала только на репетиции и спектакли, а после спектаклей никого не хотела видеть и покидала Оперу, даже не приняв обычных посетителей, вроде членов Королевского оперного общества или Лондонского Гайденовского клуба. Фон Мюкк позволил ей сменить аквамарины на бриллианты, и на время спектакля и вечерами собственноручно запирал их в шкатулке супруги или в сейфе своего кабинета. Это то, что Суон знал доподлинно. Он не мог знать, но догадывался, что Мелисанда была ни жива, ни мертва от страха. И совсем уж он не мог знать о том, что Мелисанда уже поостыла в своих мечтах о заснеженной России, Императорском театре и титуле княгини; при всей своей впечатлительности Мелисанда была довольно практичной особой, и хотя и теперь её охватывало жаркое волнение от одного воспоминания о молодом русском князе, всё же она вполне отдавала себе отчёт в безумности предприятия. Записку она сохранила, ведь это было так романтично, но увы…
Но ещё Суон точно знал, что и сам фон Мюкк нигде, кроме театра, не появлялся; в клуб, членом которого являлся, не выезжал уже вторую неделю, а все письма, которые отправлялись из дома, были адресованы в Королевскую придворную оперу на Унтер-ден-Линден в Берлине. Письма были аккуратно перлюстрированы, но на первый взгляд, не содержали ничего, кроме скрупулёзного перечня всех условий гастролей Мелисанды и уточнений к этому списку, включавшему размер и обстановку гримуборной, количество персонала, прикреплённого к примадонне, и состав оркестра. Означало ли это что-то большее, чем обсуждение контракта – было неясно, но более фон Мюкк ни в какой переписке не состоял и ни с кем подозрительным в Лондоне не встречался.
От всего этого настроение у Суона совершенно и окончательно испортилось, а уж когда дежурный сержант сообщил ему о каком-то посетителе, инспектор стал мрачнее тучи.
– Дорогой инспектор Суон. Так вышло, что в Лондоне у меня нет человека, которому я мог бы довериться в деле чрезвычайно щекотливом. Не окажете ли вы мне честь быть моим секундантом на поединке с мистером Флитгейлом?
