Кухарка,
которая,
ворча, выдала
мне мой первый
нью-йоркский
ужин, которая
все время повторяла:
«И что дальше?
И что дальше?»,
умерла через
две недели после
моего
прибытия. Вот
в чем
заключался
ответ на ее
извечный
вопрос: дальше
она упадет замертво
в «Фармации
Тертл-Бэй»,
аптеке в двух
кварталах от
дома[52].
Но
вот какая
подробность:
гробовщик
выяснил, что
она была не
то, чтобы
женщиной, и
не то, чтобы
мужчиной. Она
была немного
и тем, и
другим. Она
была гермафродитом.
И
еще более
незначительное
примечание:
должность
повара при
Дэне Грегори
немедленно
перешла к Сэму
Ву, владельцу
китайской
прачечной.
* * *
Мэрили
вернулась из
больницы, в
кресле-каталке,
на третий
день после
моего
прибытия. Дэн
Грегори не
вышел ее
встречать.
Думаю, он не
оторвался бы
от работы,
даже если бы
в доме
случился
пожар. В этом
он походил на
моего отца с
его
ковбойскими
сапогами, или
на Терри Китчена
с
краскопультом,
или на
Джексона
Поллока,
брызжущего
краской на
расстеленный
холст: когда он
творил, весь
остальной
мир переставал
существовать.
И
я стану таким
же после
войны, и это
разрушит мою
первую семью,
сломает мою
решимость стать
хорошим
отцом. Я
никак не мог
приспособиться
к
гражданской
жизни, и тут
вдруг
обнаружил
штуку
посильнее героина,
и такую же
безответственную:
если начать
закрашивать
огромный
кусок холста
одним цветом,
то весь мир
перестает
существовать.
* * *
Грегори
отдавал
своей работе
нераздельное
внимание по
двенадцать
часов в день,
а то и больше,
и мое ремесло
подмастерья
оказалось
таким
образом
легче
легкого. Ему
ничего от меня
не было
нужно, и
тратить
время на
выдумывание
заданий ему
тоже не
хотелось. Да,
он велел мне
изобразить
мастерскую,
но как только
он вернулся к
своей работе,
он, мне
кажется, об
этом забыл.
* * *
И
что же,
создал ли я
картину его
мастерской,
которую
нельзя было
отличить от
фотографии? О
да, о да.
Но
единственным
человеком,
которому
было какое-то
дело даже до
того,
предприму ли
я попытку
сотворить подобное
чудо или нет,
был я сам. Я
настолько не
стоил его
внимания,
настолько не
дотягивал до
гениальности,
до Григоряна
при Бескудникове,
настолько не
воспринимался
им как угроза,
как
наследник,
как что
угодно, что с
таким же успехом
мог бы быть
слугой,
принимающим
заказ на
обед.
Неважно!
Что хочешь! Мясо!
Картину этой
мастерской!
Какая
разница?
Цветную
капусту!
Ах,
так. Ну, я ему
докажу.
