–
И,
разумеется,
Бескудников
никому не
рассказывал,
– сказал он
мне, – об
истинной
причине того,
что он и его
самый
многообещающий
подмастерье
решили
расстаться.
* * *
Он
заявил, что
делает мне
одолжение,
обходясь со
мной так
неприветливо.
–
А поскольку
ты уже
гораздо
старше, чем
был я, когда я
превзошел
Бескудникова,
– продолжал
он, – следует
также, не
теряя
времени, подобрать
для тебя
задание, сравнимое
с
перерисовыванием
рубля от
руки.
Он
сделал вид,
что
размышляет, выбирая
одну работу
из множества,
но я не сомневаюсь,
что на самой
дьявольски
сложной из
них он
остановился
задолго до
моего прибытия.
–
А! –
воскликнул
он. – Нашел! Ты
поставишь
мольберт
примерно там,
где сейчас
стоишь. А
потом ты
изобразишь
эту комнату –
так, чтобы
твою картину
нельзя было
отличить от
фотографии.
Справедливо,
как ты
считаешь? Надеюсь,
что нет.
Я
сглотнул.
–
Никак нет, –
сказал я. –
Совсем не
справедливо.
Тогда
он сказал:
–
Превосходно!
* * *
Я
только что
съездил в
Нью-Йорк,
впервые за
два года.
Цирцея
Берман
решила, что я
должен это
сделать,
причем в
одиночку –
чтобы
доказать
самому себе,
что я совершенно
здоров, не
нуждаюсь ни в
чьей помощи,
не являюсь ни
в каком
смысле
немощным.
Сейчас
середина
августа. Она
здесь уже два
месяца с
небольшим – а
стало быть,
уже два месяца,
как я пишу
эту книгу!
Она
уверяла меня,
что в
Нью-Йорке я
найду источник
вечной
юности, стоит
мне пройтись
по местам,
знакомым с
тех времен,
когда я
только что
приехал из
Калифорнии.
–
Твои мышцы
расскажут
тебе, что они
почти не потеряли
упругости с
тех пор, –
сказала она. –
А твой мозг,
если ты не
будешь ему
мешать, с
радостью
напомнит
тебе, каким
дерзким и
взволнованным
он тогда был.
Звучало
убедительно.
Но знаете,
что? Она готовила
мне западню.
* * *
Ее
пророчество
даже
исполнялось
какое-то время,
хотя ей и
было
совершенно
наплевать,
каково мне
будет со всем
тем, что она
мне
наобещала. Все,
что ей было
нужно – это
убрать меня
отсюда
ненадолго,
пока она
наведет свой
порядок на
моей собственности.
По
крайней мере
она не
взломала
амбар, хотя вполне
могла бы,
вооружившись
достаточным
количеством
времени, топором
и
монтировкой.
За топором и
монтировкой
нужно было
всего лишь
зайти в
бывшую конюшню.
* * *
Я
и в самом
деле
почувствовал
себя снова
дерзким и
способным на
все, повторив
путь от
Центрального
вокзала[42]
к кирпичному
дому, три
подъезда
которого
выкупил для
себя Дэн
Грегори. Я
уже знал, что
их снова
разделили. Разделили
их примерно
тогда, когда
умер мой отец,
за три года
до вступления
Америки в
войну. В
которую из
войн? Да в Пелопонесскую,
конечно же.
Что, никто,
кроме меня,
не помнит
Пелопонесскую
войну?
