* * *
–
Для такой
книги
«Подполье» –
чудесное
название, –
сказал я.
–
Еще бы! –
сказала она. –
Я вообще
горжусь своими
названиями.
Она
и в самом
деле считает,
что она – пуп
земли, а все
окружающие –
ду-ра-ки!
* * *
Она
говорит, что
художникам
не помешало
бы нанимать
писателей,
чтобы те
придумывали
за них
названия к
картинам.
Картины на
моих стенах
называются
«Опус 9», «Синий и
сиена
жженая», и так
далее. Самое
знаменитое
из моих
собственных
полотен, более
не
существующее,
размером
шестьдесят
четыре фута в
длину и восемь
футов в высоту,
украшавшее в
свое время
главный
вестибюль
здания
компании GEFFCo на
Парк-авеню,
носило
название «Виндзорская
голубая №17».
«Виндзорская
голубая» – это
цвет краски
«Атласная
Дюра-люкс»,
прямо из
банки.
–
Названия нарочно
выбраны так,
чтобы ничего
не сообщать, –
сказал я.
–
Зачем тогда
вообще жить, –
сказала она, –
если не
хочется
ничего сообщить?
Она
до сих пор ни
во что не
ставит мою
коллекцию,
хотя за пять
недель
своего здесь
проживания
наблюдала,
как
невероятно
уважаемые
люди со всего
мира, в том числе
из Швейцарии
и Японии,
поклонялись
этим
картинам,
словно божествам.
Присутствовала
она и при том,
как я снял со
стены
полотно
Ротко и
получил за
него от
представителя
музея Гетти
чек на
полтора
миллиона.
И
вот что она
сказала на
это:
–
Наконец-то
избавились.
Эта гадость
разъедала
твои мозги,
потому что
она
совершенно
ни о чем.
Теперь осталось
только
вышвырнуть
все
остальные!
* * *
Только
что, во время
нашего
разговора о
синдроме
выжившего,
она спросила
меня, хотелось
ли моему
отцу, чтобы
турки
понесли
наказание за
то, что они сделали
с армянами.
–
Я задал ему
этот вопрос,
когда мне
было лет восемь.
Мне казалось,
что жизнь
станет привлекательней,
если
добавить к
ней немножко
мести, –
сказал я. –
Отец отложил
инструмент и
принялся смотреть
в окно своей
крохотной
мастерской. Я
тоже посмотрел
в окно. На
улице, как я
сейчас помню,
стояли два
индейца
племени лума[18].
Резервация
лума была в
пяти милях от
города, и
люди, проезжавшие
через
Сан-Игнасио,
часто
принимали
меня за индейца.
Мне это очень
нравилось.
Тогда мне казалось,
что даже это –
лучше, чем
быть
армянином.
Помолчав,
отец ответил
мне вот как:
«Все, что мне
нужно от турок
– это чтобы
они признали,
что их страна
стала еще
более уродливой
и унылой
после того,
как в ней не
стало нас».
* * *
