Он открывает дверь и спускается влево, к дому Ломбардеро. В нескольких шагах от него Шосеф беседует с двумя спутниками Антонио, которые, несомненно, обратились к нему, чтобы провести день под прикрытием, спрятавшись среди растущих вокруг дома дубов; они поочередно заступали на караул на протяжении всего утра и большей части дня. Заметив появление хозяина, оба сопровождающих отходят назад. По-видимому, один из них кричал, зовя дона Антонио, и теперь боится, что Ибаньес ему это припомнит. Поэтому он отступает немного быстрее, чем второй, и издали наблюдает за церемонными объятиями, которыми обмениваются родственники, — впрочем, достаточно сдержанно; он думает, что между этими двумя людьми, должно быть, очень доверительные отношения. У обоих родственников серьезные лица, точнее сказать, огорченные и расстроенные, словно они стремятся со всей ясностью дать понять друг другу, какие чувства обуревают их обоих в эти мгновения новой встречи.
Потери были значительные, и весть о катастрофе уже разнеслась по всему побережью Луго, пересекла Эо и из Вейги по прекрасному горному краю торопливо поднялась к Оскосу. И нет ничего необычного в том, что Шосеф так приветствует своего двоюродного брата и, храня почтительное молчание, снова и снова похлопывает его по спине и обнимает под выжидательным взглядом слуг. Они никогда ничего подобного не видели: чтобы кто-нибудь прикоснулся к их господину и столько времени держал его в своих объятиях.
Вдруг Антонио Ибаньес издает вопль, долгий жалобный крик, неожиданно и странно сгибается в три погибели, продолжая кричать.
— Аааааааааай! — вопит Антонио, а его слуги застывают, пораженные, не в состоянии что-либо предпринять. — Ай-ай-ай! — продолжает он вопить, как безумный.
Шосеф Антонио Ломбардеро улыбается. Мощной рукой кузнеца, ловкой рукой часовых дел мастера он сжимает яички хозяина Саргаделоса и позволяет себе посоветовать ему:
— Кашляй!
И, к неописуемому удивлению слуг, Антонио Ибаньес корчится, непонятно, то ли от боли, то ли от восторга, ибо похоже, что он вот-вот рассмеется. И неизвестно, оскорблен он или доволен возобновлением обычая, о котором не забыл, кашляя с необыкновенным пылом.
— Кхе-кхе-кхе! — притворяется он вполне правдоподобно.
— Кашляй еще, Тониньо, кашляй еще, тебе это поможет!
Слуги владельца Саргаделоса не знают, что делать. Хозяин не выкрикивает им никакого приказа, не требует, чтобы его освободили от этой зависимости, установленной столь примитивным и элементарным способом; и, весьма воодушевленные этим, они просто присутствуют при представлении, в котором снова фигурируют ложные приступы кашля нового, неведомого им Антонио Ибаньеса.
