Перед войной эта противотанковая сорокапятимиллиметровая пушка получила подрессоривание, что позволяло, согласно инструкции, буксировать ее по булыжной мостовой со скоростью тридцать, а по асфальту со скоростью пятьдесят километров в час. Михаил Иванович за скоростью не гнался. По мокрой, разорванной вражьими гусеницами земле, по ямам и буеракам с него вполне хватало до двадцатого пота и тех трех километров, которые он одолевал час за часом. Он шел наобум, пока на рассвете вдруг не отложило уши – как будто пробки вынули, – и жизнь сразу предстала другой, и он порадовался, что, судя по всему, идет правильно: свои там, где сереет небо. Под утро, в ельничке, он так и уснул с хомутом на шее, жуя от голода хвойные иголки.
– Пушки к бою едут задом – это сказано не зря! – продекламировал Георгий.
– Законно, задом, – подтвердил баба Миша.
Так он и тащил ее четверо суток – перелесками, полями, кустами, бочажинами. Особенно плохо приходилось на взгорках, когда пушка накатывалась на него всем своим железом, а он сдерживал ее из последних сил, упираясь в холодную сталь мокрой от пота, дымящейся спиной, задом, руками, скользил по грязи разбитыми сапогами. Хомут натер шею до язв, набил ее так, что она, казалось, одеревенела навсегда, а без хомута бы не утащить даже при его силе. Идти приходилось ночью, а днем прятаться, занимать оборону где-нибудь в овраге или в лесу. Питался все эти дни выкопанной в полях руками стылой картошкой, морковкой, один раз набрел на капустное поле, и, когда тащил по нему пушку, кочаны летели из-под литых колес, как головы.
– Орден у вас за это дело какой? – спросил Георгий.
– Нету, – развел большими ладонями над голубенькой клеенкой стола баба Миша. – Когда пришел, законно, говорят: где свидетели? Не поверили, что один припер. А если свидетели, чего бы я один тянул?
– Безобразие! – сказал Георгий то, что было приятно Михаилу Ивановичу. – Напоролись вы на какого-то сухаря… впрочем, тогда была такая неразбериха… а ведь за это дело и Героя дать не жалко!
Баба Миша смутился, отвел глаза, стал колупать огромным, прибитым до черноты ногтем клеенку перед собой.
– За пушку ничего, а так, законно, две «Отваги», потом две «Славы», «Звезду», «Знамя»… давали, законно… Я не в обиде, – перечислил он выданные ему за четыре года войны награды.
Горилка кончилась, баба Маша поставила на стол бутылку обычной водки местного разлива.
– Хорошая была горилка, – сказал Георгий, – давненько я ее не пил.
