А там, на флагштоке над главным корпусом — уже новые флаги подняты — один, с волком в солнце, и второй, повыше, красно — зеленый, с какой‑то эмблемой.
— Вона как. Рисский флаг, и баронов — шепнул кто‑то рядом — Уже успели. Значит все. Сдали.
— Шевелись, чего встали — заорал конвойный.
Входя в каземат, я наконец понял, что за мысль меня так и не отпускает, с того самого момента, как на расстрелянных посмотрел.
Нет, ребята. Так не можно. Так быть не должно. Так неправильно.
В каземате мы разместились посвободнее, чем на губе, перед размещением даже вывели в уборную поочереди, и разрешили напиться воды из бочки и умыться. Никто не зверствовал, но бдели весьма, и подгоняли, не давая расслабиться. И сидим мы и дремлем, потому что делать больше нечего. Но вскоре и дремать просто — напросто наскучило. Как‑то стали шевелиться, просто так, от нечего делать. Куряки кряхтят и страдают — все курительное отобрали естественно тоже, потом кто‑то таки нашел по карманам крупицы махорки, у кого‑то нашлась бумажка — стали крутить самокрутку, потом шептались, на предмет постучаться охране насчет огня. Не лучшая идея, сдается мне. Но все решилось, у кого‑то и кременек, вшитый в рукав нашелся, после долгих чирканий по металлическим деталям на стене и матерного шепота, они таки сумели раскуриться. После чего самокрутка пошла по кругу. Точнее круг пошел по каземату — подойдет, затянется, и выдохнет в амбразуру. И тут же перехватит самокрутку следующий. Ну, вот им хоть какая‑то забава.
Смотрю — рядом сидит артиллерист со второй батареи. Не знаю имени, в лицо запомнил. Руку баюкает простреленную, глаза закрыл, затылком к стене привалился. Несильно видно царапнуло, но, ясное дело, болит. Особенно вот так если, когда не отвлекает ничего. Решил поговорить — и его отвлечь и мне не так скучно.
— Слышь, братец… ты как?
— Ничо так — открыл глаза он — Терпимо.
— Слышь… А ты как смотришь — чо нам дальше будет?
— Дальше? …Дальше, брат, нам будет лагерь для пленных… Пока война не пройдет. — он чуть помолчал, и добавил — А если, например, грабка у меня загноится — то я в том лагере и уйду в доски. Обидно станет такое.
— Эвон как оно… — А что там, в лагере, как?
— А что, не видел никогда что ли? — он повернулся поудобнее, чтоб смотреть на меня
— Не… я с Севера. У нас не так…
— А, то да. То‑то ты занервничал — не, не боись. У нас тут так, мирно. Обменяют же потом… кто доживет.
— Кормят там как?
— Кормят… если работать будешь — то нормально. Только бывает такая работа, от которой сдохнешь при любой кормежке. А не работаешь — получишь совсем крохи. Некоторые отнимают у тех, кто работает… а потом их задушенными находят, отнимальщиков. Я во время Пограничной войны в охране лагеря такого был отряжен, посмотрел на все это. Я вот и переживаю — рука загноится — работать не смогу. А если война до зимы протянет — то и сдохну в холода.
