— Я знаю, что вы были на Варангере прошлой осенью, — сказал Юлиус. — Если ты не приходил, то другие из твоего Киберга высаживались. И что ушли они в Перс-фьорд и что взяла их подводная лодка, нам тоже известно из достоверного источника.
— Я рад это слышать. Мы на верных людей и надеемся. Теперь мы не просто земляки, а боевые соратники.
— Мы с тобой давно единомышленники. Я знаю, что ты был коммунистом в Киберге. Против фашистов поднимутся и некоммунисты. Есть социал-демократы, которые хоть сегодня возьмутся за автомат. Притихли лишь те, кто приспособился, чтобы выжить, трутся около ленцманов, возле немецких комендантов, примыкают к «Националь самлинг». Не все туда потянулись по убеждениям. Но есть и прямые прохвосты, они ничуть не стесняются и в открытую, вовсе не прячась, служат оккупантам.
— Их всех надо взять на учет. Придет время — будут рассчитываться за предательство и прислужничество.
— Квислинговцев мы уже учли. Браться за оружие нам опасно, хотя оно и есть. Куда уйдешь в наших холодных горах? Ни спрячешься, ни прокормишься. И в городах не лучше. В нашем Берлевоге все друг друга знают, любой на глазах, чуть появился новичок — сразу спрашивают, кто он, откуда.
— Каждый фашист, что найдет себе здесь могилу, не вернется в свою Германию. Кончать и уничтожать их надо тут. Если самому не удастся, сделают другие, — говорил Эриксен. — Сделаем и мы, и русские. Уведомим их, когда и куда пойдут германские корабли, а русские с ними управятся. У них есть чем.
Работа и документы позволяли Ананиансену ездить далеко, надолго покидать Берлевог, навещать селения и по побережью и в глубине полуострова. И людей он знал немало.
Условились, что он вскоре побывает в Конге-фьорде. Вскоре после встречи с Ананиансеном Эриксен почувствовал, что покалывающие до того боли в ноге становятся невыносимыми. Он рискнул пойти к Юлиану Сиверсену. Жена Юлиана достала какие-то мази, растирания, Эриксен массировал ногу, грел. Боль постепенно стала утихать. На пятые сутки почувствовал, что может ходить. Пошел к своим. Но шел тяжело, медленно. Только через десять часов доплелся до хижины, пролежал там до шести часов вечера; но никто из его группы туда не пришел. Решил своим ходом добираться до Нолнеса.
Добрел до снежного дома только к десяти часам вечера. Удивился, что никого нет. Осторожно подкрался поближе, боялся засады. Ничего тревожного не обнаружил. Но и своих тоже не разглядел. Крикнул пароль. Подождал затаив дыхание. Снова произнес пароль. И опять молчание. Позвал по имени сначала одного, потом другого. Ни звука.
