Лежа с Казиком в пропитанной сгоревшим порохом глубокой воронке, мы смотрели в чистое, как лазурь, безоблачное небо. Гул моторов фашистских самолетов становился все тише и тише.
— Ну что ж, посмотрим, как выглядит окружающий мир после этого ада… Интересно, почему эта женщина все время кричит? — Казик встал и начал не спеша стряхивать землю с брюк и рубашки.
— Встаем! Эти сукины сыны вряд ли сюда вернутся. — Поднимаясь с земли, я чувствовал, как у меня все еще дрожат колени и трясутся руки.
— Сташек! Скорее, скорее!.. Смотри! — крикнул Казик.
— Чего она кричит… — Конец фразы застрял у меня в горле. Мне доводилось видеть всякое, но то, что я увидел теперь, не умещалось в моем воображении. Последствия бомбежки были ужасными. Несколько домов этого небольшого хутора превратились в груду развалин. Не осталось даже стен. Догорали остатки прогнившей соломы с сорванных крыш. Среди руин и обгоревших деревьев дымилось множество воронок, возле них лежали истерзанные человеческие тела… На проходившей рядом дороге виднелись обломки разбитых обозных подвод. Запутавшиеся в постромках лошади жалобно ржали. Некоторые из них силились подняться на перебитых ногах. Какой-то офицер, громко крича, выстраивал походную колонну. Из придорожных канав, переругиваясь и окликая друг друга, поднимались красноармейцы. Услышав команду, бежали к месту сбора спрятавшиеся в саду и в поле солдаты. Однако многие из них так и остались там лежать. Двое санитаров перевязывали раненых. Над развалинами того, что еще совсем недавно называлось хутором, поднимался начавший уже редеть дым. Именно оттуда и доносились плач и призывы о помощи. Мы молча побежали в том направлении.
Возле одного из разрушенных домов, прижав к груди малыша, стояла на коленях женщина. Остатки разорванной одежды тлели на ней, а из-под платка на голове торчали обгоревшие волосы.
— Это Марийка с сыном! — шепнул Казик.
— Сынок! Мишенька, Миша! Отзовись, сынок! — Из уст женщины вырывалась отчаянная мольба. По ее щекам текли слезы и падали на окровавленную головку ребенка.
Я подбежал к ней и схватил ее за остатки рукава.
— Хозяйка, надо перевязать мальчика… Давайте мы поможем…
— Оставь ее в покое! Не видишь, что с ним? — потянул меня за плечо Казик, показывая на широко открытые, уже застывшие глаза ребенка.
Я в ужасе попятился. Боль сжала мое сердце.
Женщина каким-то отсутствующим взглядом посмотрела вначале на меня, затем на Казика.
— Господи боже мой!.. Лучше бы ты меня покарал, — глухо застонала она, прижимая к груди мертвое тело.
