– Вы еще пожалеете! – сказал он, едва сдерживая ярость. – Доброго вечера, господа!
И, нахлобучив шляпу, он вышел из комнаты.
Когда он ушел, старшина сказал мне:
– Мартен, дело решено: будет следствие или нет, в протоколе будет только мое имя, а вы должны сейчас же пойти и сказать девочке, чтобы она не беспокоилась, но больше не ловила раков на земле господина Гюро.
Затем он сделал мне знак удалиться, а сам остался, чтобы посоветоваться с другими членами совета».
Закончив свой рассказ, Мартен вздохнул с явным облегчением и спросил Мари:
– Вот я и пришел рассказать тебе об этом, но, черт возьми, почему ты сразу не сказала мне, что ловила раков для старшины? Может быть, тогда я и сам смог бы уладить это дело. Почему ты не сказала мне?
– Боже мой! – ответила девочка, растроганная так, что едва могла говорить. – Оттого что…
Она улыбалась, а на глазах ее блестели слезы.
– Ну вот, – сказал Мартен, – мое поручение исполнено. Прощай, девочка!
– До свидания, дядюшка Мартен!
Полевой сторож спустился с горы. Когда Мари потеряла его из виду, она в изнеможении села на порог своего жилища и сказала Волчку, обнимая шею верной собаки:
– Ну, что я тебе сказала? Не говорила ли я тебе, что Бог добрый? Видишь, это правда!.. Старшина, с которым я еще не сказала ни одного слова, защищает меня, потому что хорошо знает, что я ничего дурного не хотела сделать, и потому что строгость господина Гюро показалась ему слишком уж бесчеловечной. Представляешь, Волчок? Он, наверное, специально купил это место – только для того, чтобы причинить мне неприятности. И если бы я была вынуждена продолжать ловлю в другом месте, он купил бы и другой берег, и всю реку, только чтобы иметь возможность привлечь меня к ответственности! Но я больше не буду ловить раков, о нет!..
Таким образом, доброму Волчку пришлось выслушать пространное объяснение: Мари не скупилась в восторженных выражениях в адрес своего благодетеля-старшины.
Она решила немедленно пойти в деревню, чтобы поблагодарить его.
Но каково же было ее удивление, когда старшина встретил ее с каким-то холодным, если не сказать грубым равнодушием.
– Хорошо, хорошо! – ответил он, прерывая ее робкие изъявления благодарности. – Иди и старайся, чтобы тебя больше не могли упрекнуть ни в чем, потому что я не всегда буду в состоянии принимать твою вину на себя.
И он без церемоний выпроводил ее, так что бедная девочка подумала, что допустила какую-то неловкость. Она ушла расстроенная, почти сожалея о вмешательстве этого человека, который, сделав ей одолжение, как будто считал ее недостойной своего заступничества.
