Постепенно дом Пуховых превратился в постоялый двор. Кто-то уезжал, кто-то приезжал. У них собирались люди, о которых Софья понятия не имела — кто они, откуда и что им надо в их доме. Кондрат не считал нужным что-либо объяснять ей. Он лишь отдавал приказания, чаще через тетю Глашу: приготовить стол на столько-то едоков. О чем они шептались в горнице, Софья не знала. Пропасть между супругами все больше углублялась.
Женечку, когда ей исполнилось шестнадцать лет, стараниями Софьи Галактионовны устроили в торговый техникум в Москве. А теперь не стало в доме и Романа, он заявил, что едет в Москву искать работу. На ее вопрос, а что же теперь с Ниной, как ей быть, Роман со злостью ответил: пусть Нина сама о себе думает. Никакие уговоры Софьи не помогли: Роман ушел из дома.
— Да что же происходит с Ромкой? — едва сдерживая слезы, пробормотала Софья.
Тетя Глаша всплеснула руками:
— Святая ты душа, Сонечка. Святая и слепая ты. Муженек твой, кобель ненасытный, Нинку-то в постель уволок.
Она не верила, не хотела верить доходившим до нее слухам, но после слов Глаши — надо было решать. Как жить дальше? Уехать в Москву? Со знанием языков, с ее образованием, наверное, сможет найти себе занятие, чтобы прокормиться вдвоем с Женей? Но решить она ничего не успела. Дня через три после разговора с Глашей, возвращаясь на бричке из соседнего поселка, Софья издали увидела около их риги какую-то повозку. Встревоженная (зерно еще не успели перевезти в амбар), она помчалась к риге. Ворота были прикрыты. В полумраке увидела она Нину и Кондрата, устроившихся на старом тулупе…
Что произошло потом, Софья с трудом вспоминала. Кажется, ома схватила сломанную оглоблю, валявшуюся неподалеку, и что было силы опустила ее на спину Кондрата. Тот взвился разъяренным зверем, сбил ее с ног, и тотчас раздался душераздирающий крик Нины:
— Не убивай!.. Не убивай ее, Кондрат!.. Она не виновата… не виновата!..
Очнулась Софья в незнакомом месте. Боль рвала все тело. Во рту было сухо, голова разламывалась, ее тошнило, и хотелось пить. Сколько раз она потом теряла сознание и приходила в себя, Софья не знала. Снова очнулась от того, что почувствовала укол в левую руку. Открыв глаза, она увидела над собою их старого фельдшера и сероглазого, подтянутого мужчину, — как ей показалось, она где-то уже видела его.
— Пи-ить!
Софью напоили. Она откинулась на подушки и погрузилась в полузабытье. О чем-то говорили фельдшер и незнакомец. Из всего ими сказанного она поняла: у нее сломана рука, та самая, что в детстве срослась неправильно, и теперь ее, Софью, надо немедленно отправлять в больницу.
