– Это что же такое? Значит, вы собираетесь выставить меня за дверь? – спросила Мюзетта.– А если я не хочу уходить? Знаете, Марсель, я за словом в карман не полезу и что думаю, то и говорю. Вы мне нравитесь, я вам – тоже. Это еще не любовь, но, быть может, зернышко любви. Ну так вот: я не уйду. Я остаюсь здесь, и останусь до тех пор, пока не завянут эти цветы.
– Вот как! – вскричал Марсель.– Но ведь не пройдет и двух дней, как они поблекнут. Если бы я знал – так выбрал бы иммортели.
Уже две недели Мюзетта и Марсель жили вместе, и жизнь их была исполнена прелести, хотя иной раз они и оставались без гроша. Мюзетта питала к художнику нежность, какой до сих пор еще никто ей не внушал, а Марсель уже начинал опасаться – не влюбился ли он всерьез в свою любовницу? Ему было невдомек, что и она опасается того же самого, каждое утро он проверял – не вянут ли цветы, смерть которых возвестит об их разрыве, и никак не мог понять, отчего они по-прежнему свежи. Но вскоре Марсель нашел разгадку: как-то ночью он проснулся и не нашел возле себя Мюзетты. Он встал, побежал в комнату и увидел, что его возлюбленная, воспользовавшись тем, что он спит, поливает цветы, чтобы они не завяли.
Это случилось девятнадцатого марта… Даже если бы нашему другу Родольфу суждено было дожить до преклонных лет господина Рауль-Рошета, присутствовавшего при основании Ниневии,– он все равно не забыл бы эту дату, ибо именно в тот день, в день св. Иосифа, в три часа пополудни он выходил из банкирской конторы, где ему вручили пятьсот франков звонкой монетой.
Получив этот ломоть перуанского пирога, Родольф и не подумал расплачиваться с долгами, он, видите ли, дал себе клятву соблюдать экономию и избегать каких-либо экстравагантных выходок. К тому же на этот счет поэт придерживался твердого принципа: он полагал, что прежде чем думать об излишествах, надо позаботиться о самом необходимом, поэтому-то он и не рассчитался с кредиторами, а купил себе турецкую трубку, о которой уже давно страстно мечтал.
С этой покупкой он направился к своему приятелю Марселю, который с недавних пор приютил его у себя. Когда Родольф вошел в мастерскую живописца, из его карманов раздался перезвон, как с колокольни сельской церкви в престольный праздник. Столь необычные звуки навели Марселя на мысль, что это один из его соседей – заядлый игрок на понижение подсчитывает полученный лаж,– и художник проворчал:
– А тут еще этот проходимец дразнится. Если так будет продолжаться – я съеду. Невозможно работать, когда под боком такой шум. Начинаешь думать: уж не променять ли нищенское ремесло художника на биржевую спекуляцию?
