— Сейчас… Сейчас… — Бюрократ медлил как будто специально. — Барельеф, хе-хе. Прошу здесь не выражаться… Оно же здесь, ваше досье, было. На видном месте лежало… Гм, гм. Двадцать штук — деньги немалые. За такого… Извините, я хотел сказать, что мне бы как раз эти двадцать штук очень даже не помешали. В аккурат этаж достроить хватило бы… Вот оно!
Он положил перед собой розовый лист и указательным пальцем придвинул очки к переносице.
Двадцать штук! У меня перехватило дыхание. Не может быть! Кто-то внес за меня двадцать распрекрасных штук! Мистика. Меня разыгрывают! Внести двадцать штук бакинских и даже не явиться, чтобы полюбоваться на мутную эмигрантскую слезу в моем левом глазу. Я тебе повешу барельеф. Ну же, кто ты?
— Залог за вас внес господин Шарль Дюкруа, — по бумажке прочитал служащий.
Подозрение, что Квасьневский играет роль, укрепилось во мне с первой же минуты, проведенной в кабинете адвоката.
Во-первых, роскошь самого кабинета. Вряд ли всем эмигрантам без роду и племени предоставляют юридическую защиту с пахучими кожаными креслами, огромным во всю стену окном с видом на парк и фотографиями в рамках из дорогого дерева, где защитничек позирует с сильными мира сего.
Во-вторых, поведение самого хозяина мест. Он принял меня с распростертыми объятиями, как блудного сына, мягко пожурил, явно любя…
Адвокат оказался стар, но бодр. И невероятно подвижен. Он совершал массу ненужных движений в минуту полезного времени, это завораживало.
Я пытался сосредоточиться на его словах, но куда там: передо мной появлялись и исчезали подошвы ботинок Квасьневский листал толстые тетради, с хрустом вырывал страницы, сдувал пыль с лампы, булькал минералкой и стучал кулаком. Корзина для мусора находилась в дальнем углу кабинета за моей спиной. Старикан непрестанно туда что-нибудь запускал. При всем при этом он говорил, говорил и говорил, так что его голос начинал существовать отдельно от беспокойного тела, как перевод Гоблина существует в голове слушателя вне оригинальной звуковой дорожки.
С его слов получалось, что я — трагическая жертва несовершенства местной системы социальной защиты. Я соглашался. Мой случай был отягощен тем фактом, что я нелегал и клептоман. Я соглашался. Но выкарабкаться можно, нужно выкарабкиваться, и он пообещал лично приложить к этому руку.
Я представил себе энергию старикашки, приложенную в одном направлении, увернулся от очередного бумажного кома и решил, что у такого может получиться. Даже в таком отягощенном случае, как мой.
