Бордель так бордель… Я отошел в сторонку, раскурил «Бельведерчик» (пока еще свой, не лосиный) и, брезгливо отмахиваясь от назойливого «Monsieur Kolotoff, au travail!», принялся размышлять, окончательно ли этот самый monsieur Kolotoff созрел, чтобы прямо сейчас собрать вещи и свалить. И удастся ли загнать мощную дрель Bosch, если прихватить ее на память.
Мною, помнится, овладело то самое дурацкое состояние, когда не хватает крохотного «за» или малюсенького «против», чтобы решиться. Неуютное состояние.
Впрочем… Я с ненавистью огляделся по сторонам. Необжитой поселок дышал неподдельным унынием. В двадцати метрах от меня что-то там ковырял в непослушном грунте Ахмед, полуоткрыв рот с верблюжьими губами. Впрочем, возможно, это был Мустафа. Какая разница! Рабочий день только начинался, а солнце уже жарило так сильно, что на его темный затылок, нагревшийся до двухсот градусов, было холодно смотреть… И ни одной тучки до самого горизонта, как будто дело происходило не в Канаде, а в каком-нибудь Марокалжире. Все к одному. Да, кажется, я принял решение. Возможно, если бы рабочий день подходил сейчас к концу, тени бы наполнились предвечерней свежестью, а в поле моего зрения не попал Ахмед-Мустафа, оно было бы другим…
Я поискал глазами мерзкую рожу Дюкруа, размышляя, какое бы французское словечко приклеить к тем двум, потом встал, щелкнул бычок и…
В жизни часто говоришь себе «вот если бы я тогда»… Вот если бы. Если бы тогда. Может быть, если бы я не проследил тогда краем глаза за полетом бычка, а сразу двинулся в сторону вагончика Дюкруа, ничего бы не случилось? Ерунда, конечно бы случилось! Не в тот день, так в другой. Нашей с ним встречи не произойти не могло.
Отчетливо помню, что на мгновение, а может быть меньше, я совершенно ослеп от солнца, которое оказалось точно перпендикулярно моим зрачкам. Это как бы открыло для меня совершенно другую картину. Как будто за ярким светом скрывался параллельный мир. Я увидел долговязого очкарика в черных перчатках, посреди кухни, заваленной какими-то распотрошенными компьютерами, и огромный эмалированный таз, до половины наполненный дымящейся жидкостью… Мгновением позже я понял, что это всего лишь бетонная пыль, поднятая колесами.
Бычок взорвался оранжевыми искорками в полуметре от красивого ботинка. Взорвался в пятне чьей-то тени, его тени, и искорки заплясали яркие, живые.
Здесь, где все было покрыто таким толстым слоем пыли, что от желания написать на каждом булыжнике в адрес Дюкруа что-нибудь личное чесались пальцы, ботинки были вызывающе чисты, словно только что из коробки. К тому же слишком дорогие для малонаселенных районов. Это были чистые и безумно дорогие ботинки.
