Курочкин кричал от дальней по коридору двери:
— Младший сержант, закрой окна в своем классе!
Чеботарев бросился к себе во взвод. Увидел там вихляющие на петлях створки. Кинулся закрывать их. По рукам хлестали косые, туго натянутые дождевые струи, ударяли градины.
Стало еще темнее. За белесой стеной из воды и града не было видно леса. У рябины на лужайке под окнами град сбивал листья, ветер гнул, надламывая, ветки; крупные, с голубиное яйцо, ледяшки с силой били о землю, покрывая ее холодной, смешанной с грязью и сором рыхлой серой массой. Старое, построенное еще прадедами здание сотрясалось, и чудилось, вот-вот развалится. Но какая-то сила помогала ему все это выдерживать — жить.
За спиной Петра что-то зашипело. Он даже подумал было, не рушится ли стена, но тут же в хаосе звуков уловил знакомые слова, с которых начинались сводки о военных действиях. Из черной тарелки репродуктора на стене в коридоре неслось: «пррр… должали развивать наступл… Шауляйском… Бродском направ… Все атаки противника… направлении отбиты с большими… него потерями. Контрударами наших механизированных… разгромлены танковые части противника и полностью уничтожены… мотополк пехоты… Немцы спускают по пять — десять парашютистов в форме советской милиции для уничтожения связи… В тылу наших армий созданы истребительные батальоны для уничтожения диверсантов-парашютистов. Руководство истребительными батальон…»
Репродуктор вдруг смолк: видно, оборвался провод.
Поняв, что не везде гитлеровцы прут — кое-где их начали бить, Петр обрадовался. Подойдя к окну, посмотрел наружу.
Град прошел. Но все еще хлестал землю ливень, свистел, завывая, ветер. Через сетку дождя виднелся лес — темный, еле различимый. Выйдя в коридор, Петр снова подошел к окну. Задумался. Вспомнил о роте, которая сейчас была неизвестно где, Псков вспомнил, Валю, вспомнил далекую Сибирь с родным домом на высоком берегу широченной Оби… Не заметил, как пролетело время, и дождь кропил землю уже мелкими, почти отвесно падающими каплями… Но все было неузнаваемо. Все, на что любил Петр смотреть отсюда, поблекло, потеряло свои прежние очертания, краски… Осинка подле окна стояла полуободранная, со сломанными, свисшими сучьями. Молодые березы у шоссе, так приветливо смотревшие на Петра каждый раз, как он выходил из школы, помрачнели, сникли. Выйдя на крыльцо, он обратил внимание, что через них видны теперь и шоссе, и хмурый, напоенный водой и избитый градом лес.
