Соня с матерью занимала полдомика с отдельным входом.
Когда Валя зашла к ней, та собирала для стирки белье. Увидев появившуюся в дверях подругу, всплеснула руками:
— Ой как ты кстати, как кстати!
Они сели на кушетку. Соня обняла Валю полными, сильными руками. Светло-серые, чуть косившие глаза ее остановились, круглое румяное лицо с коротким, немного курносым носом стало серьезным. Валя посмотрела на висевшую над кроватью гитару — Сонин подарок Федору к дню рождения — и рассказала, как ходила в военкомат, о вечевом колоколе, о русских женщинах…
Соня слушала. Когда Валя смолкла, проговорила:
— Это пустяки. Война только началась. Думаешь, она в два-три дня кончится? Как бы не так. Война пока идет, мы с тобой еще доказать успеем, на что способны. Ты просто несобранная. Надо ждать. Время покажет. Я вот сегодня в цехе у нас читку проводила, так старые рабочие говорят, что война эта… надолго. Сейчас даже неясно, как она и идет: мы фашистов бьем или они нас. Надо подождать… У нас митинг утром был… Знаешь, какая сейчас задача перед нами всеми стоит?
Валя перебила, невесело усмехнувшись:
— Да уж как не знать! Ты забыла, где я работаю? За эти дни наслушалась.
— Представляю. — Соня встала, прошлась по комнате, посмотрела в окно, снова села. — Мне, например, тоже порой кажется, что надо что-то делать, идти куда-то и проситься, чтобы взяли на такую работу, где я принесла бы много-много пользы. А проходит какое-то время, и думаешь по-другому: не суй носа. Там, — она подняла руку вверх, — думают и знают, что делать. И успокаиваешься. Берешься за обычные житейские дела, например за белье. — Соня помолчала, вспомнив что-то, заговорила неторопливо, с раздумьем: — Порой я просто не разделяю охватившую всех тревогу. В эти минуты я даже не верю, что действительно началась война… А в общем, война идет… и нас бомбили.
Соня улыбалась, потому что думала сейчас о Феде, о том, что кончится война — не век же ей быть! — и они снова встретятся, и навсегда. Ее голова с зачесанными назад вьющимися светло-русыми волосами, подстриженными коротко, опрокинулась на подушку кушетки, глаза на мгновение застыли. Разрумянившееся лицо горело.
Сонино настроение передалось Вале, и она перестала думать о военкомате, о своем желании уйти в армию и тоже улыбалась.
— Ты, Сонька, счастливая. Ты можешь рассуждать, как философ, — говорила она ей. — Тебе надо было учиться, а не на комбинат идти… И я дура. Занес меня черт не знаю куда: одни бумаги…
