На высоте не менее двухсот метров я дернул шелковый шнурок и выбросил купол парашюта, который с хлопком надулся и снизил скорость моего падения.
Нужно учесть, что парашютисты не летят, а падают, будучи привешенными к замедлителю падения. Летают только те парашютисты, у которых парашют напоминает крыло – параплан.
Я достаточно быстро несся к земле, в уме вычисляя угол падения, скорость, направление ветра и возможное место приземления.
На высоте метров тридцати у меня оторвалась одна стропа, затем вторая, третья четвертая и купол сложился, приняв форму флага небесно-голубого цвета с китайскими драконами. Я полетел камнем прямо в огонь.
– Прощай Лизавета Петровна, неспетая песня моя, – пронеслось у меня в голове, и я ударился о ковровую дорожку в коридоре отеля «Lissabon».
По всем физическим законам я должен был разбиться от удара о любую поверхность. Даже о мягкую. Я занимался борьбой и в борьбе самое первое упражнение – это умение падать с фиксацией тела одной рукой. Автоматически я так же и сделал, но сразу убрал руку, чтобы не сломать ее движущимся по инерции туловищем. Я покатился к коридорной стене и уже представлял, как стукнусь об нее, но провалился сквозь стену и продолжил кувырки на каком-то асфальте под крики людей и визг тормозов автомашин.
Кто-то подбежал ко мне, стал тормошить меня, и я открыл глаза. Вокруг кто-то и что-то говорил, но я никого не понимал. Я не мог определить, на каком языке говорят обступившие меня люди. Какая-то дикая смесь немецкого и латинского языков. В принципе, понимать можно. Если человек захочет, то он поймет любого иностранца, говорящего с чудовищным акцентом и с грубейшими ошибками. Если захочет.
– Вы живы? Кто вы такой? – спрашивал меня какой-то бородатый мужчина.
– Где я? – спросил я на латинском языке.
– Амстердам, улица Дюкло, – получил я ответ.
– Ни хрена себе, – сказал я про себя, – бросает меня из стороны в сторону. Из огня да в полымя. Я в своей одежде из пятнадцатого века Руси снова в двадцатый век, да еще в Голландию. А, может, уже двадцать первый век, так как я с него и начинал. И вообще, нужно как-то останавливаться, попадешь еще к каннибалам и станешь сосиской на вертеле, а детишкам отдадут самые мягкие части тела.
Так, мужик небритый, значит мода двадцать первого века. На Руси тоже не брились, но не из-за моды, а потому что хлопотное это дело каждое утро морду ножом скоблить, так как стали и бритв хороших тогда не было, а для бритья сноровка была нужна. В России еще во второй половине двадцатого века были в ходу лезвия «Нева», которыми иногда брили поросят на мясокомбинатах, так забитые поросята дергались при прикосновении к ним «Невой». А тут живые люди. Так вот, для заточки «Невы» были даже машинки сделаны с моторчиком. Вставляешь в машинку лезвие, а там точащие элементы из пасты ГОИ (Государственный оптический институт) его точат. Начинаешь бриться, а оно такое же тупое, как и было. Некоторые мужики эти лезвия точили на внутренней поверхности граненого стакана. Несколько раз поводит по стеклу, зубы зажмет и начинает бриться.
