Хмелев сильно закашлялся и тут же закурил. Он затянулся несколько раз, и кашель успокоился.
— В нашем коллективе есть еще белоручки, есть люди, которые не поняли по-настоящему своего долга. В то же время весь смысл нашей работы — воспитывать высокосознательного человека, бороться за него. Имейте в виду, что инертность и скептицизм, лодыри и маловеры — это тормоз движения вперед. Заведомо малая отдача — преступление! — Хмелев снова закашлялся и, махнув рукой, сказал: — У меня все.
Кабинет опустел. Хмелев подвинул к себе папку с микрофонными материалами, но, услышав через приоткрытую дверь, как в коридоре спорили Широков и Фролов, позвал их обоих к себе. Он заметил злое выражение на губах Андрея, розовые пятна на щеках Фролова и едва приметно улыбнулся углом рта, в котором была зажата дымящаяся папироса.
— Небось, делите сферы влияния? А делайте это просто. — Он положил на стекле стола планы обеих редакций и начал подробно развивать мысль о содержании будущих передач. — И не забудьте, о чем я говорил, Виктор Иванович. Думаю иногда о вас и не пойму, откуда такая апатия, где ваша энергия, гордость за журналистскую профессию и, кстати, за весь Фроловский род. Коллектив вас принял неплохо, но и вы должны входить в него не индивидуалистом, а товарищем. У нас вы начинаете трудовой путь.
Виктор Иванович не отвечал, он сидел на диване, сгорбив плечи, и смотрел отсутствующим взглядом на этажерку с подшивками газет. Возможно, ему вспомнились сейчас особняк в Туле, окруженный густым садом, его, Витюшина, комната, отец — известный в городе врач и мать — внимательная и добрая, заботливая хозяйка. В этом особняке было все для него, единственного сына. И пусть мальчишки называли его толстяком и по дороге из школы частенько отбивали свои кулаки о его бока, зато дома неизменно встречали его такая забота и такое внимание матери и отца, что о школьных неприятностях он сразу забывал. А потом — университет. Отец сам отвез его в Москву на собственной машине и представил своему брату — дядюшке Виктора. Каждую субботу за ним приезжал отец и вез обратно в Тулу, на все воскресенье, в родной дом, где уже ждали на столе самые вкусные вещи. Случилось так, что ни товарищей, ни друзей у него не оказалось. Не сложилось и никакого представления о самостоятельной трудовой жизни. И как воспринимать ему теперь отношение этих простых, но, по мнению Фролова, грубоватых и недостаточно воспитанных людей? Добра или зла желали они ему? Скорее — добра. Вспомнив, что от него ждут ответа, он сказал:
