Во второй половине дня нас отвели на позицию. Я и Витька попали в одно отделение.
Пройдя километра три — где в рост, а где ползком, — мы очутились в окопе, среди тех, с кем нам предстояло воевать. Это были люди в годах — народ рассудительный, уверенный в себе. Они ничем не выявили своего любопытства — любопытствовать им не позволял их возраст. В окопе, из стен которого выкатывалась выпуклыми блестящими бусинками вода, находились три солдата. Окинув нас взглядами, в которых сквозь кажущееся равнодушие все же проскользнул живейший интерес к нашим персонам, старички, как мысленно окрестил я их, продолжали заниматься своими делами. Один из них — крепыш с мясистым носом, сидя в нательной рубахе с завязочками, придававшими ему несколько легкомысленный вид, подшивал к гимнастерке подворотничок, другой — длиннолицый, костлявый — грыз с унылым видом сухарь, макая его в кружку с помятыми боками, третий — с двумя лычками на погонах, командир отделения, как догадался я, — чистил винтовку, поплевывая на грязную тряпицу и любовно проводя рукой по ложу трехлинейки.
— Родом откуда, хлопцы? — спросил нас младший сержант, когда мы осмотрелись.
— Я из Москвы, — сказал я.
— Из самой? — В голосе младшего сержанта прозвучал неподдельный интерес.
— Из самой.
— Первый раз москвича на войне встречаю, хоть и воюю два года с гаком. С области людей встречал, а с самой Москвы еще не приходилось. — Младший сержант прислонил винтовку к стене окопа, сел подле меня. — Вопрос к тебе имею. Скажи, как на духу, — Сталина видел?
— Конечно. — Я постарался придать себе солидный вид.
— Где?
— На Красной площади. Он во время демонстраций на трибуне Мавзолея стоит.
Старички отложили свои дела. На их лицах появилось ничем не прикрытое любопытство, какое бывает у детей, слушающих сказку.
— А мне не довелось, — с грустью произнес младший сержант. — До войны был в Москве проездом, цельный день возле Кремля ходил, все надеялся — пофартит, но так и уехал не видемши.
Поговорить больше не удалось: в окопе появился еще один солдат — невысокого роста, с двумя орденами Славы на выпуклой груди, задорно вздернутым, облупившимся от весеннего солнца носом и щетиной на скуластом, продубленном ветром, лице.
— Наше вам, — с ухмылкой произнес солдат и, сдернув с головы пилотку, шутовски раскланялся.
— Набрался? — завистливо спросил младший сержант.
— Ага, — откликнулся солдат. — Комбат поднес. За фрица того самого. Икряной фриц оказался. К третьей Славе за него представляют. Будем теперя мы, ребята, егорьевский кавалер, как братан мой старший.
