Я представился.
— Выходит, как в Одессе говорят, Жора подержи макентош?
— Ты и в Одессе бывал?
— Ты лучше спроси, кореш, где я не бывал. — Гришка потянулся, снова ощупал взглядом мой «сидор». — Пожрать у тебя не найдется?
Эта бесцеремонность покоробила меня: все солдаты получали одинаковые пайки, никогда не клянчили друг у друга. Я подумал, что Гришка нахал, но развязал «сидор», вынул хлеб и селедку — сухой паек, выданный мне утром перед отправкой на пересылку.
Гришка извлек из кармана перочинный нож, ловко разрезал хлеб на две равные доли.
— Насчет жратвы плоховато тут, — разъяснил он и вонзил в горбушку большие, тронутые желтизной зубы. — Я, кореш, второй месяц кантуюсь по пересылкам. Два раза чуть с маршевой не уплыл.
Гришка принадлежал к той немногочисленной категории солдат, которые всю войну околачивались в тылу, кочуя с пересылки на пересылку, из одного запасного полка в другой. Когда на фронт отправлялись маршевые роты, у таких, как Гришка, неожиданно повышалась температура, начинались рези или приключалось с ними что-нибудь другое.
Раскусил я Гришку немного погодя, а сейчас просто удивился, что он, крепкий и сильный парень, не стремится на фронт. Так и спросил.
— А мне и тут не пыльно, — ответил Гришка и отвел глаза.
Меня это не устраивало. Поэтому я сказал, что хочу на фронт.
— Нет ничего проще! — воскликнул Безродный. — К майору Усманову обратись. Вон его дверь. — Гришка показал на дверь, обитую дерматином. — Майор только вошел к себе.
— Попытаю счастья. — Я поднялся.
— Прямо сейчас?
— Прямо сейчас.
— Не торопись. Еще успеешь на фронте побывать. Там сейчас такая заварушка, что…
— Пойду! — твердо сказал я.
Майор Усманов — желтолицый, узкоглазый офицер — молча выслушал меня, спросил фамилию, что-то пометил на лежащем перед ним листке.
— Разрешите идти, товарищ майор?
— Идите.
Я повернулся через левое плечо и, демонстрируя выправку, рубанул строевым к двери. Спиной чувствовал — майор одобрительно смотрит вслед.
— Ну, как? — спросил Гришка, когда я снова забрался на нары.
— Вроде бы порядок.
— Придурок ты. Видать, у тебя шарики не работают.
— Война идет, — сказал я.
— Вот я и говорю — придурок. — Гришка помолчал. — не боишься, что убьют?
До сих пор я не думал об этом. И вот почувствовал — заколотилось сердце, ладони стали липкими.
— Для меня главное — жизнь, — продолжал Гришка. — только придурки не любят жизнь.
Это возмутило меня.
— Значит, я глупее тебя?
— Конечно.
— Сука! — Я психанул, навалился на Гришку, стал колотить по его спине кулаками.
