(«Святой Иисусе», — проговорил Лу Миллет. Лу был не из разговорчивых, это Джим любит потрепать языком. Джим Миллет сидел тут же, пил кофе, и морщинки у него на носу еще не разгладились — после только что увиденного.
— Джордж Лумис, — рассказывал Лу, — вот кому не повезло. Сглазили его, что ли, беднягу? Теперь ему хоть выбирай новую фамилию и начинай все сначала.
Кэлли стояла к ним спиной и вытирала чашки. У нее шевелились только руки, вот так же она застывала, когда заходил разговор об Уилларде Фройнде, еще давным-давно, еще не зная, что он выкинет, задолго до того, как он сбежал и бросил ее в беде, а у нее во всем свете не осталось опоры, кроме жирного Генри Сомса, которому предстояло стать ей вместо Фрэнка Уэлса отцом, во всяком случае, он так считал до того вечера, когда она ему сказала в пристройке: «Что же мне делать?» На ней была белая мужская рубашка, которая промокла под дождем и прилипала к телу.
Дальше рассказывал Джим Миллет, а Кэлли слушала, сжав губы.
— Что творилось — страсть, — рассказывал Джим. Он встряхнул головой и отпил кофе. — Знай, крутится да крутится, треклятая сноповязалка.
Генри видел место происшествия — правда, позже: каменистая полоска земли футов шестьдесят шириной, а длиной — полмили, сходившаяся клином возле леса, выше болота. Как раз подходящее место для такого несчастья, и, удивительное дело, совсем неподалеку оттуда пятнадцать лет тому назад Косой Коверт перевернулся на тракторе и остался на всю жизнь калекой, а будь он трезв, то, наверное, стал бы покойником. Там торчали из воды белые пни и полузасохшие ивы стояли на краю болота, а чуть выше рожковые деревья, а за ними две лиственницы, такие высокие, что на закате их скелетообразные тени перечеркивали во всю длину кукурузное поле.
— Ладно тебе, — сказал Лу, глядя не на Джима, а на Кэлли.
— Все крутится, крутится этот сволочной барабан…
Правой ладонью Джим описывал круги: коснется левой руки, опишет круг, опять коснется и снова круг.
— Прямо видно, как кость дробится — я сроду такого не видел, — осколки, красные от крови, а через секунду опять еще красней, а чертово лезвие знай все режет, знай жует, что твоя мясорубка.
Лу встал со стула.
— Ладно тебе, — повторил он.
Джим кивнул и снова уставился на свой кофе. Он сказал:
— Во жуть-то!
После их ухода Кэлли сказала:
— Как-то даже трудно себе представить, что такие вещи могут произойти.
Генри кивнул.
— Бедняга. Жилось-то ему нелегко.
Она сказала:
