Он сам хотел сказать ей про это… но рядом с нею испугался сам себя…
Она принадлежала ему всем своим отчаяньем…
Когда он дергал за языки колокола, он мечтал и мог летать по очертаниями крыш… Поцеловав его руки, она заплакала…
Сумасшедшая с распущенной косой возле алтаря…
Ветер резко выл с реки голодным зверем…
Железо на главах ржавеет как купол цветка…
Она невинная, а потому немая… Она молчит, чтоб пронзать своей верой…
Нет, не его, а саму невозможность быть собой…
Шаги как страхи меж икон ложатся в мрак… Собаки лают и кричат вороны…
Можно просто не верить ни во что и стоять, вслушиваясь в ее стоны…
Хуже верить в Бессмертие и знать, что боль никогда не покинет тебя…
Он был безволен отпускать теперь грехи…
О нежности не молят, в нежность просто верят и кидаются в нее с головой…
И создают ее совсем из ничего…
Хрупкая белая женщина опускается перед ним на колени… Он гладит ее рукой и содрогается от плача, он жалеет не себя…
Нет, она не сумасшедшая, она скрылась откуда-то, чтобы здесь с ним ворожить Вечной Тайной…
Прохладные ладони на щеках и ветер, пролетающий сквозь щель…
Она целовала его по-детски наивно…
Ее имя – Эсфирь… Такое же прозрачное и голубое, как в детских снах…
Ах, милая добрая женщина, ты так хотела родить хорошего и красивого мальчика! Но, увы, в тебе зачали дитя в пьяном угаре, в душном поезде, несущемся на Восток.
Эти несчастные и дикие от собственной неприкаянности люди – мужчины – самцы, чья дурная страсть была лишь мимолетным вожделением…
Стоящие в очереди как нищие за похлебкой у Твоего зияющего лона, они вряд ли думали, что у Тебя от них может родиться даже этот жалкий и никому ненужный шестипалый уродец…
О, как Ты, бедная, выла, как пыталась наложить на себя руки и больше никогда никого не видеть…
Угрюмые и несчастные цветы рождает полночь… Именно в такую глухую полночь Ты выносила из роддома своего ребенка как клеймо и позор пережитого тобою бесчестья…
Как Ты желала его задушить и бросить в ящик с мусором, мимо которого проходила, чтобы потом уже уйти, уехать отсюда и полностью раствориться в любом дальнем крае, но ребенок заплакал, он заголосил как всякая живая Тварь, он жадно просил есть…
И тогда Ты дала ему грудь там, в темноте, на ветру и снова почувствовала это странное ощущение своей Второй Жизни на этой грешной земле…
Именно там и тогда Ты поняла и почувствовала Святость всякой рожденной Жизни, ибо это была часть Тебя самой, и если бы ты убила эту часть – этого ребенка, то Ты бы убила прежде всего Себя, Ты бы убила себя как Мать…
