Иль разум его узок, как у болящего зверя. И Божее доверье ни к чему не приведет его и не откроет двери. И будет лишь с тоской идти во тьму?!
Евангелие от Фомы каким-то странным образом перекрестилось со всеми моими чувствами, и теперь я жадно размышлял над тем, как будет в нем рождаться моя память. И моя предыдущая память по тому миру, которым я раньше уже был.
Фея проснулась, и я снова глубоко проникаю в нее…
Все осталось позади. Одна лишь мучительная и все захватывающая Святость.
Страшнее и притягательней самой Смерти. Как белый туман ее ощущения пронзали мои глаза током одного исчезновения…
Исчезновение, объятое Любовью, должно быть сладким уже в последний миг, когда… из тела ткут дыханье ветра…
Ведь тело – сосуд… оно разобьется. И только Дума возвышенная им, замолвит о нас с тобой, Фея…
Свое последнее слово.
Ложь из правды, как правда из лжи.
Фея так страстно целует меня, что я чувствую, как ей хочется жить… Я как желание жизни в ней пробуждаю безумие. И страх превратить в тени ада наши влюбленные души.
Я пишу стихи или даже они рождаются во мне, когда я обладаю своей любимой женщиной.
Впустившей меня в себя как в странный приют блаженной неги и печального забвения.
Так иногда в лесу я забывался надолго и сидел под какой-нибудь сосной и с наслаждением шевелил спокойные травы, беря на руки доверчивых насекомых и отпуская их обратно к себе. День пролетает, как сказка, и я очень боюсь, что она кончится, и я с тревогой прощаюсь с Феей, уходя на работу… Невольная тоска делает из меня сомнамбулу…
Я спасаю людей, но спасаю бесчувственно…
Даже старушка, в вену которой мы с полночи до утра вкололи более тридцати уколов лазикса, через одну иглу, ее радость по поводу спасенной жизни и почти пропавшему отеку легких, не вынесли меня из моего призрачного царства, где я до сих пор обладал моей Феей.
И моя учеба, моя проклятая учеба уже давила ярмом, ибо я каждую минуту боялся за нее, ощущая в своих воображаемых картинках несчастного Темдерякова, который всю прошедшую ночь бродил под моими окнами и вглядывался в их черные стекла, пытаясь разглядеть знакомые до обморока очертания Феи.
Возможно, что он никогда никого и не любил, но сейчас он был одинок, и это приводило его в бешенство, потому что до такого умопомрачения его безропотная и во всем покорная ему Фея заботилась о нем и жалела его, а сейчас у него был только он сам. Словно мы поменялись с ним местами.
Однако, по моим внутренним убеждениям, он заслуживал это за все свое прошлое скотство…
