– А вы когда-нибудь подглядывали в замочную скважину?! – спросила она Бориса.
– С чего это вдруг, – не понял ее Борис.
– Ну, я же говорю, что она немного перебрала, – я попытался поднять Мнемозину за локоть из-за стола, но она ударила меня по рукам.
– Дурак, насильник, шантажист! – одним махом выкрикнула она и снова зарыдала, а когда я присел с ней рядом, снова прижалась ко мне.
Борис молчал, лишь немного исподлобья поглядывая на нас. Потом Мнемозина успокоилась, и мы с Борисом вышли на балкон покурить.
– Ты уж меня извини, – сказал я, закуривая, – даже не знаю, что это с ней!
– Наверное, у нее это наследственное, – вздохнул, закуривая, Борис, – сегодня, когда я в первый раз увидел твою тещу, я сразу за одну минуту поставил ей диагноз: психопатия с острой коронарной недостаточностью сосудов головного мозга!
– Ну, ты сейчас наговоришь, – грустно вздохнул я.
– А тебя не охватывает иногда ощущение, что ты уже свою жизнь прожил и живешь уже какой-то другой, как будто взятой напрокат у Бога жизнью? – спросил Борис.
– Да, – покачал я головой, – что-то такое бывает, и самое странное, что эта другая жизнь порой бывает во много раз лучше прошлой жизни, и так бывает жалко, сколько напрасно прожитых лет.
– А ты не жалей, – улыбнулся Борис, – мы еще с тобой не такие уж и старые, и у нас очень молодые жены!
– Ну, что, старички, все никак не угомонитесь, все шуры-муры разводите, – Мнемозина на удивление быстро успокоилась, выйдя к нам на балкон.
– Ты, знаешь, я тебе все же сочувствую, – шепнул мне на ухо Борис и вышел, оставив нас с Мнемозиной на балконе вдвоем.
Мнемозина сама вытащила у меня из нагрудного кармана сигареты и демонстративно закурила.
– Мнемозина, тебе же нельзя, – я попытался вырвать у нее сигарету из губ, но она качнулась головой в сторону и обожгла концом сигареты мою правую руку.
– Что происходит?! – спросил я.
– Просто я устала, – вздохнула она, – могу же я хоть иногда расслабиться!
– О, Господи, какой же я после этого ее повелитель, скорее всего она моя хозяйка, – подумал я, а сам, подойдя к ней, прижался щекой к щеке.
– Мама права, ты и вправду очень старый, – всхлипнула Мнемозина и выронила сигарету.
– И что же нам теперь делать?! – вздохнул я, судорожно вдыхая запах ее волос.
– Взять у меня какую угодно сумму денег и оставить меня, – прошептала Мнемозина, продолжая плакать.
Получалось так, что она раздваивалась в своем сознании, она желала со мной расстаться, т. е. исполнить волю матери, которая олицетворяла собою и часть ее собственной воли, и не желала расставаться со мной, вся оплененная моим прикосновением, и моей плоти вдохновенным волшебством…
