Бедная моя распутница, неужели тебя никак нельзя образумить?! Неужели ты днем и ночью будешь меня соблазнять, пока я и сам с тобой не согрешу, и весь с тобой не перепачкаюсь? И все же я терплю и молчу, изо всех сил терплю, чтобы чуть-чуть уменьшить свои страдания, а иногда я все-таки глажу твое голое тело, Мнемозинка, ручками в тонких резиновых перчаточках, пропитанных антимикробной мазью, и с ужасом чувствую, как ты вся содрогаешься от похоти, дрянная девчонка!
Ну, подумай о Боге, о том самом Боге, который прощает всех нас, в особенности тебя, грязнуля ты этакая, хотя бы за то, что у тебя есть такой прекрасный и духовный муж как я, муж чистый и безгрешный как незамутненная родниковая водичка, как доверчивый наивный ребенок, который заранее ощущает всеобщее бессмертие и всех к нему понемногу подготавливает, как и тебя!
– Мнемозинка, пойдем-ка поиграем в теннис, – предлагаю я снова развлечься.
– Катись ты в жопу со своим теннисом! – неожиданно дерзко отзывается Мнемозинка, и я ее, честное слово, начинаю бояться.
Из дневника невинного садиста Германа Сепова: Осторожность (опасение, страх и т. д.):
Мнемозинка обладает ужасающе сокровенной глубиной, а поэтому я с ней очень осторожен… Я боюсь ее, ибо знаю, как она настойчиво добивается от меня сексуальных действий. Она манит, притягивает меня всеми правдами и неправдами… В конце концов, она снова и снова истекает своими безумными ароматами как любое половозрелое растеньице…
Она обвивает меня своими стеблями-ручками, сует мне в ротик свой препротивный язык– тычинку, а еще она страшно желает меня, она готова пойти на меня войною, готова обольстить, соблазнить, в общем и целом, она готова украсть мою драгоценную чистоту, но у нее все-равно ничего не получится, ибо мой страх, моя осторожность помогают мне уклониться от ее ненасытных чар.
Очень боюсь застать Мнемозину врасплох – голой, однажды застал, так сразу упал в обморок, может, потому что она вскрикнула, а может, потому что вдруг понял, что в таком виде ей легче меня изнасиловать?!
С тех пор боюсь ее, остерегаюсь, хожу вокруг нее и кувыркаюсь! А когда мы с Мнемозинкой находимся слишком близко друг от друга, то я начинаю бояться ее запаха, поскольку в ее запахе постоянно выделяется гнусный секрет ее половой страсти, ужасного желания потрахаться!
И как мне бедному от такого наваждения избавиться! Вопросы, вопросы, и так, и сяк все крутишь носом, сам изгибаешься вопросом!
Предполагаю со страхом, что рано или поздно она все же попытается сделать меня субъектом очередной любовной вакханалии, но сейчас она напоминает взнузданную мною лошадь. Она хочет бежать, но я рву изо всех сил удила, и она, покорная мне, склоняется, подчиняясь вся моей воле, раба моей беспрекословной чистоты, с которой надо соблюдать лишь осторожность…
