… Если рассматривать войну как некую политическую игру и появлялась возможность в такой игре не подставлять своего лба под вражеские пули, то этот договор с Германией имел оправдание… И все же было очень тяжело. Нам, коммунистам, антифашистам, людям, стоявшим на совершенно противоположных политических позициях, — и вдруг объединить свои усилия с фашистской Германией? Так чувствовали и все наши рядовые граждане… Да и самим нам, руководителям, было трудно понять и переварить это событие… доказывать другим, что договор выгоден для нас, что мы вынуждены были так поступить, причем с пользой для себя»
>{53}.
«Когда 1 сентября немцы выступили против Польши, Риббентроп предупредил об этом советскую сторону, — продолжает Хрущев. — Наши войска были сосредоточены на границе. Я тогда тоже находился в войсках как член Военного совета Украинского фронта… Когда немцы подступили к той территории, которая по августовскому договору переходила от Польши к СССР, наши войска были двинуты 17 сентября на польскую территорию. Польша к тому времени уже почти прекратила сопротивление немцам. Изолированное сопротивление оказывали им защитники Варшавы и в некоторых других местах, но организованный отпор польской армии был сломлен… Сколько было продемонстрировано форса, сколько проявлено гордости, сколько выказано пренебрежения к нашему предложению об объединении антифашистских усилий, — и какой провал потерпела польская военная машина!»
В 1974 г. Хрущев говорил: «Нас сегодня постоянно спрашивают о том, знали ли мы, что Гитлер нападет на нас? Или он застал нас врасплох?.. Утверждать, что мы не ожидали нападения, было бы просто глупо… Но были ли мы предупреждены, когда и как это случится?..» Каждая из гипотез имеет своих защитников.
В сентябре-октябре 1939 г. победа над японцами на Халхин-Голе, по словам Хрущева, «еще больше развила вредные бациллы самоуспокоенности», которая и побудила впоследствии Сталина ввязаться в неудачную зимнюю кампанию против Финляндии, обнаружившую недостатки в организации советской армии.
В июне 1940 г., во время разгрома Франции, Хрущев «случайно… был в Москве». Он пишет: «Сталин тогда очень горячился, очень нервничал. Я его редко видел таким… Тут он буквально бегал по комнате и ругался, как извозчик. Он ругал французов, ругал англичан, как они могли допустить, чтобы их Гитлер разгромил… Победа немцев во Франции — это уже был сигнал, что угроза войны против Советского Союза возросла. На Западе силы, враждебные немцам, разбиты…»
