Так мы и жили потихонечку, я картошку в печке пеку, да в магазин за хлебом бегаю, и за молоком к бабке Маланье, а моя Рыжуха с Альмой возле дома гуляет, гусей соседских пугает, на кур и петухов ужас наводит.
И все бы ничего, но однажды мне Рыжуха и говорит:
– Чтой-то ты, – говорит, – Тихон, до меня, как до бабы никак не касаешься?! Неужто, – говорит – я противна тебе?!
Да, что ты, – говорю, – кисонька, я ж тебе чуть ли не каждый вечерок палец в твою пещерку волшебную сую!
Да-к, то, – говорит, – пальчик, а есть, – говорит, – у тебя и зайчик!
А сама мне руку в штаны запускает, и хватает меня за писун, и смеется, как оглашенная! А Альма лает дура, радостно, а почему лает и сама не знает, ей лишь бы Рыжухе угодить!
А Рыжуха меня схватив таким макаром, к постели ведет.
Буду, – говорит, – Тихон, учить тебя уму-разуму, а то ты так безграмотный и помрешь!
Да мне, – говорю, – помирать еще вроде рано, а что касается безграмотности моей, то честно признаюсь, что я еще пока действенник!
Не действенник, а девственник! – смеется Рыжуха.
А не один ли черт, – говорю, а сам чего-то все потрясываюсь от волнения-то, – мне бы, – говорю, – киношку какую-нибудь образовательную про траханье поглядеть, поучиться, как у людей все это получается-то, и у меня бы, глядишь, и у самого бы вышло!
Это порнушку что ли захотел, – смеется Рыжуха, а сама мой писун как игрушку какую-то вертит, то так, то эдак повернет, а писун-то чего-то вдруг расти начал, отродясь с ним такого еще не случалось.
Ты, говорю, колдунья, что ли?! – а сам на Богородицу в углу кошусь.
И колдунья, и вещунья, Тихон, – засмеялась громко Рыжуха, и давай с нас обоих одежу срывать! Сорвала одежу, да как уляжется вдруг на меня, да как ее ножки вдруг разлетятся в разные сторонки постельки, как птички какие невелички, я сам и не заметил, как писун мой в ее пещерку попал!
А дальше слов нет, одна Анафема! И стыдобища! Вся рожа красная, как печка горит!
А тут какой-то здоровенный милиционер в избу входит, коллега мой деревенский, и глазенапы свои на нас с Рыжухой вытаращил:
Эка, – говорит, – вас пробрало, даже дверку забыли закрыть!
Да, закрой, – говорю, – дверку-то с другой стороны! Ирод окаянный!
Да, я от удивления чего-то никак сдвинуться не могу, – уже робея, шепчет он, – и хочу сдвинуться, да ноги чего-то не слушаются! Честное слово!
Ну, прикрыл я одеялом Рыжуху, а сам к нему иду, и на ходу рубаху накидываю. Трогаю его, а он действительно, как каменный стоит! Ну, точно как памятник какой!
