Никогда теперь не говорила она ему: «Пойдем со мной». А он никогда не предлагал ей сопровождать ее. Ведь она и сама этого не захочет, верно? Ей там и одной хорошо.
Ребенок совсем выматывает ее, думал он. У нее терпение вот-вот лопнет. Как будто она раба своей дочери. Нет, он должен был ее отпустить.
Малышка уже сделала свои первые шаги; вскоре ей предстояло крещение в молитвенном доме, на этот праздник должно было собраться много гостей. А еще на землю пришла весна, забурлили в растениях молодые соки… Сколько работы, сколько воспоминаний!..
Настала ночь: обессиленный Мэтт спал так крепко, словно весь день стреножил коров или вязал снопы. Но он проснулся: что-то разбудило его.
Он лежал на спине на их супружеском ложе и раздумывал, что бы это могло быть, – и вдруг увидел луну: полная и белая, она горела в окне, как снежный костер.
Комната была освещена бледно-голубым светом. Еще секунда – и он заметил, что Фины рядом с ним нет. Протянув руку, он обнаружил, что простыни с ее стороны постели уже остыли.
В эту ночь няня не сидела с ребенком. Дочь лежит в колыбельке в углу – сейчас она проснется и заблеет, как ягненок, – так говорила Фина, – а Фины не окажется рядом. Мэтт сел на кровати и посмотрел на колыбель: она была пуста, так же пуста, как кровать, – пуста, словно ребенка украли.
Если раньше дочь ничего для него не значила, то теперь он вдруг понял, как она ему дорога.
Окрестить ее должны были именем Эмми.
Мэтт крикнул: «Эмми! Эмми!» – и откинул одеяло. Он бросился в маленькую комнату, где ночевала няня, когда там ставили колыбель, но там не было ни няньки, ни Фины, ни ребенка. Он так и предполагал.
Мэтт второпях оделся, натянул сапоги. Пробежал по комнатам. Никого не было ни в доме, ни в конюшне. Он оседлал лошадь и галопом поскакал прямо через поля, топча молодые посевы.
Он вдруг понял – Фина, жена его, сбежала.
В висках пульсировала кровь, перед глазами стояла лишь одна ужасная картина. Ему пришла в голову фраза из старой священной книги: «И пелена спала с глаз моих».
Слепой – слепой дурак! Она ведь зверь и дочь зверя. Горная кошка взяла его ребенка с собой, в глухой сосновый бор, на скалы, под безжалостный взгляд горящей луны.
О, эта картина! Она залила его душу ужасом, как злая луна заливала мир своим холодным светом. Пума бежит по лесам, держа в красной пасти узелок, откуда виднеется головка с темными волосиками и раздается жалобный ягнячий плач.
Стоило ему войти в первый же перелесок и вскинуть голову, он все увидел. Пума, освещенная луной, на высоком камне; пума перебегает от одного дерева к другому. Серебристая пума с зажатым в белых зубах спеленутым комочком – точно такая, как он себе и представлял.
