Ему было плохо видно ее в сумерках. Почти не видно… Только тень шевельнулась, разлилась шире… Изменилась. Вот из ручья пьет молодая женщина, а вот, секунду спустя, странное создание, ни женщина, ни зверь, а потом, всего через полминуты – или через полгода, так медленно для него текло время, – она, уже в бархатистой шкуре пумы, подняла морду, роняя хрустальные капли с зубов, и глаза ее были яркими, как цветы, а хвост медленно раскачивался.
Это – моя жена.
Они воззрились друг на друга. К удивлению своему и почти гневу, Мэтт не почувствовал боязни. Он был в ужасе, но уже и за пределами страха. Или скорее, все было настолько страшно и ужасно, что Фина и пума были всего лишь незначительным осколком этого хаоса.
Ее красота ослепила его. Она была так прекрасна!
Она – пума – была прекрасна.
Пума выпрямилась и стряхнула с усов последние капли воды.
Она повернулась – быстро, как ртуть в колбе темноты. Зверь. Женщина.
Он не мог последовать за ней сейчас. Он никогда не поймает ее, такую, какой она стала. До чего же странно! Вдруг он почувствовал, что все это правильно, все так и должно быть.
Мэтт сидел у ручья, на берегу которого ее платье распласталось, словно мертвое. Он поймал себя на глупом желании подобрать одежду, встряхнуть, сложить поопрятнее. Он не стал этого делать.
Он пытался понять, что теперь делать, но вместе с тем казалось, что делать ничего не надо. Некуда было спешить. Устал ли он? Он и сам не знал. Он подбирал камешки и праздно бросал их в воду.
Когда она вернулась – всего часа два спустя, то принесла с собой в зубах убитого олененка. Это не поразило его и не оттолкнуло. Возможно, этого он и ожидал. Олененок был убит чисто и быстро – хребет сломан одним укусом. Мэтт знал, что самые лучшие стрелки среди работников – и даже Чент, непревзойденный охотник – иногда промахивались, принося зверю перед кончиной страдание и муки. А она, пума, сидела над мертвым оленем и смотрела на него, Мэтта. И он точно услышал, как Фина говорит, хоть и без слов: «Вот видишь, так лучше».
И это было взаправду. Все это было настоящее.
Они переночевали у ручья, и несколько футов было между ними – человеком и пумой. Но когда он заворочался во полусне, они оказались спиной к спине, и тепло ее согрело его. Она его не тронула. Хоть он не мог заставить себя прикоснуться ней, это было не из трусости, а из уважения. Она пахла травой и бальзамической смолой сосен, холодным горным воздухом, звездами. А еще кровью и убийством.
