– Почему же?
– Потому что просящих вокруг князей вьется – сотни. А меня ценят за то, что никогда никого не прошу. Не желаю попасть в зависимость.
– Не упрямься, – сказала Эржбета.
Яван покачал головой.
– Послушай, Ликургус, – сказала она. – Тебе ведь это ничего не будет стоить. Никому Игорев Сторец не нужен. Никому. Ты невзначай скажешь, хоть за обедом, хоть на гулянии, свиток небрежно положишь – не угодно ли подписать? И Ингегерд подпишет. Ей не трудно.
– Почему бы тебе самой к ней не обратиться?
– Не хочу быть узнанной.
– Кем? Ингегерд?
– Кем-нибудь из приближенных князя.
Нельзя поддаваться, подумал Яван.
– Как знаешь, – сказал он.
– Хорошо, – сказала Эржбета ледяным тоном. – Сколько ты возьмешь с меня?
– А?
– Сколько я должна тебе дать, жалкий торгаш? Назначай цену. За передачу просьбы и подпись на свитке – пятьдесят гривен? Сто?
Яван чуть не рассмеялся.
– Уймись, Эржбета.
– Двести? Триста?
– Уймись, тебе говорят!
Она подалась вперед. Правая рука потянулась к сапогу. Яван метнулся в сторону, обошел стол боком, и положил руку на рукоять сверда. Улыбнувшись презрительно, Эржбета повела головой, круто повернулась, и быстро вышла. Некоторое время Яван стоял в нерешительности. Что она задумала, думал он. Что ей нужно. Э! Там повар шляется, у выхода. Кухня близко к выходу. Как бы не вышло беды. Именно в этот момент со стороны кухни донесся до него истошный крик повара.
Выхватив сверд, Яван кинулся вслед за Эржбетой. Влетев в кухню, он увидел повара, остервенело обсасывающего порезанный палец. Хлопнула входная дверь. Яван вздохнул, мрачно посмотрел на повара, глядящего на него виноватыми глазами, и вернулся к себе.
В саду чем-то рассерженный залаял Калигула.
Глава двенадцатая. Обморок
Муж ушел по делам. К приходу гостей Певунья приготовилась следующим образом – взяла за ухо служанку, холопку Сушку, туповатую, пухлую, розовощекую девку, повела ее, не слушая возражений, к погребу, открыла дверь, хлопнула хнычущую Сушку по пухлому розовому уху, подумала, хлопнула по затылку, и втолкнула в погреб.
– Сиди тут тихо, понятно? – сказала она строго. – Тихо сиди, сволочь.
– За что-о-о? – хныкала Сушка. – Куда я под тобой провинившаяся? Провинность передо мной какая обозначается?
– Подумай, пока сидишь. Время есть. Может, и вспомнишь чего.
Певунья захлопнула дверь погреба и задвинула засов. Никаких особых провинностей за Сушкой не числилось, хоть Певунья и подозревала, что муж ее, тиун Пакля, хвоеволие с нею себе имеет время от времени. Это не очень хорошо, но все мужья так или иначе ищут себе хвоеволия вне супружеского ложа, и лучше холопка своя, чем чужая какая-нибудь хорла. А что посидит до вечера в погребе – так это ей на пользу. Холопки строгость знать должны.
