Голову Детин мыть не стал. Волосы слиплись, появились колтуны – холодной водой не размоешь. Помыл только бороду. Борода, кстати, оказалась не очень грязной.
Куда меня теперь, думал он. Для чего я им чистый понадобился?
– Пошевеливайся там! – раздалось снаружи.
Облачившись в обещанную свежую рубаху, Детин прикинул, что делать с собственной, в негодность пришедшей одеждой, и в конце концов просто собрал ее в ком. Его снова окликнули, и он заспешил. Сапоги решил не надевать – больно.
Опять пошли какими-то задворками, вдоль восточной стены детинца. Неожиданно взору узника открылась настоящая улица, с домами, палисадниками, деревьями, заборами. Из черепичных добротных крыш торчали трубы, из некоторых шел дым – дома оказались обитаемы. Причудливые сооружения, конусообразные вверху, виднелись возле каждого дома. Водосборники, понял Детин. Водовоз нужен только когда давно не было дождя. Странные какие-то водосборники. Мой лучше и больше.
Ратники свернули в один из палисадников и без стука вошли в дом, втолкнув перед собой Детина. Обыкновенный дом. Гридница. Печь. Стол, на столе много всякой еды. Скаммели. На одном из скаммелей сидела, уставившись в свиток, какая-то полнотелая женщина. Оторвавшись от свитка, она кивнула ратникам. Те поклонились и вышли.
Детин стоял посередине гридницы в одной рубахе, без гашника, сапоги в руке.
– Садись, – сказала женщина дружелюбно. – Садись и ешь. Не торопись. Время кое-какое есть.
Прежний Детин повел бы себя по-другому. Нынешний Детин сел и стал есть. Сперва с опаской, боясь, что его остановят. Затем быстрее.
– Не торопись, – сказала женщина.
Вскоре Детин остановился, чтобы перевести дыхание. Рука потянулась к кувшину – свир? сбитень? вино?
– Потом, – сказала женщина. – Мне нужно, чтобы ты сохранял ясность мысли. Поговорим.
Он кивнул, с сожалением поглядел на кувшин, схватил вороватым движением с блюда раденец с бараньим мясом, откусил, и, жуя, спросил, —
– Кто ты?
– Это не важно, – сказала она. – Называй меня … ну, скажем … Дике.
Что-то шевельнулось в Детине от того, предыдущего, Детина. Имя показалось ему забавным.
– Отчего ж не Хвемис? – спросил он, жуя.
Женщина улыбнулась.
– Хвемис, мать моя, слепа, – сказала она. – А я, дочь ее, как видишь, вполне зряча. И все еще молода. Эка тебе засветили в глаз.
Детин проглотил кусок и закашлялся. Она подождала, пока он перестанет кашлять.
– Позволь тебе сказать, что положение твое очень худо. Очень, очень худо. Тебя будут судить. И не где-нибудь, а прямо на вече, возле колокола, по всем правилам.
