Роллер продвинулся еще на несколько сажен. И вот он стоял у входа в логовище семьи горных львов.
Оглянувшись вокруг, убедившись, что взрослых зверей поблизости нет, он, согнувшись, нырнул в берлогу и буквально через минуту выбежал оттуда, неся в одной руке карабин, а в другой пестрый ковровый мешок, внутри которого отчаянно барахтались, мяукая слабыми голосами, детеныши пумы.
Не легко дались звереныши в руки человеку: как ни малы были они, все же они кусались, а главное, царапались отчаянно, и правая рука Роллера была до такой степени исцарапана, что по смуглой коже бежали струйки алой крови, и красные капли падали, словно роса, на ложе потока, на камни, на тревожно шепчущиеся о чем-то кусты.
Озираясь вокруг, Роллер сначала шел, потом, выбравшись на более ровное место, почти бежал. И все время он оглядывался, готовясь в случае нужды дать отпор врагу.
А кровь попрежнему алой росою капала из его расцарапанной руки на траву, на камни, на песок. И там, где ложились эти алые капли, к небу поднимался незаметный для человека, но сильный и пряный аромат, запах крови, запах Красной Жизни.
* * *
Мать-пума вернулась первою с утренней охоты. Еще подходя к своему логовищу, она насторожилась. Ее чуткое обоняние сказало ей, что тут, так близко, так страшно близко к месту, где находились ее дети, совсем недавно проходил тот, хозяин Красного Слуги, кричащего, как небо в грозу, сверкающего, как молния.
Вот от раскаленного камня отделяется запах его тела. Должно быть, спускаясь в ложе потока, Двуногий опирался ладонью о горячий камень. А вот след от его ног. А тут измята трава: тут он стоял на коленях и разглядывал что-то.
Что именно? — Следы.
Чьи? — Следы ее самой.
Взревев, пума одним прыжком перелетела ложе потока и вихрем ворвалась в берлогу.
Пусто, все пусто! И тут весь воздух был насыщен внушавшим пуме ужас и отвращение запахом Двуногого. Но тот угол, в котором на подстилке из сухих листьев раньше лежали ее дети, — все что было самого дорогого для нее на свете, — тот угол был пуст. Человек пришел, человек взял ее детей. Человек унес их с собою.
С яростным ревом несчастная мать вылетела из берлоги и помчалась легкими упругими прыжками, словно не касаясь раскаленных камней пушистыми лапами, вперед, вперед.
Порой она останавливалась, приникала к земле, пригибала свою круглую голову и широко раскрытыми ноздрями вдыхала запахи, то, чем дышала в этот знойный полдень мать-земля. И потом, вскочив, испустив короткий, жалобный, хриплый, тоскующий рев, она неслась опять по следам унесшего ее детей человека.
