Тут Гитлер заметил, что пирамида действительно шевелится, по ее граням стекает песок, катятся мелкие черные камешки… Вдруг что-то выпало из широкой штанины товарища Лучо и запрыгало по ступенькам, громко и часто стуча…
– Что это? – холодея от необъяснимого ужаса, прошептал Гитлер.
– Хуй, – тихо и серьезно ответил товарищ Лучо.
– Нет, – тут же возразил внезапно возникший Генрих. – Это всего лишь – баварская задница.
Генрих потянул Гитлера за руку, вывалив его тело из сна. Гитлер лежал на полу, каком-то деревянном решетчатом полу… Все вокруг плавно и медленно качалось. Гитлер сел. Качка не прекратилась, став достоянием реальности. Он был на судне, в открытом море.
ГАВР: ОТРЫТОЕ МОРЕ
– Это небольшая прогулочная яхта, – пояснил Генрих, заботливо расставляя на рундуке приборы для завтрака. – До Гавра мы добрались на автомобиле. Какие виды нам открывались! Жаль, что ты всего этого не видел, Адольф… Ты сидел в багажнике – ловко устроился, надо сказать!
– Я помню… В кафе…
– Ох, уж это парижское кафе… Или даже небольшой ресторанчик. Это было очень, очень давно – вчера… Кстати, тебя пришлось оттуда выносить, и милая официантка, спелый плод унылой мастурбации Лиотара, подумала, что ты просто очередной кислокапустный пьяница… А ты пописать не хочешь? Умыться со сна?
– Непременно. Где здесь у вас камбуз?
– Гальюн, Адольф! Это тот же камбуз, но только наоборот. Наверх и направо. Хотел бы я знать, кто ее дрючил сегодня ночью?
Гитлер поднялся по крутой лестнице – трап, по-морскому она называлась – споткнулся на верхней ступеньке, засучил ножками…
На палубе никого не было. Во все стороны простиралась серая, сморщенная крупной рябью вода. Впервые за эти мучительные дни Гитлер ощутил себя одиноким.
Гальюн на судне был выстроен будто специально для маленьких людей и по форме напоминал четвертушку яблока, если смотреть на нее изнутри, с позиции червяка. Взгляд привлекла маленькая книга, небрежно брошенная на деревянную полку. Гитлер посмотрел: Mi Lucha. Это было точно такое же издание, что и в поезде, причем, его разорвали чуть ли ни на тех же самых страницах.
Я больше не мог терпеть эту грязную древнюю шлюху и все чаще думал о Мексике, словно о юной упругой девственнице. Но я не хотел и не мог бросить Европу просто так, тихо и незаметно, словно какой-нибудь отчаявшийся еврейский эмигрант. Старая потаскуха сама должна была отвергнуть меня, изгнать с позором, ужаснувшись моей очередной сюрреалистической выходке…
