— Эдуард Карпентер!
Бедняга Карпентер, полупомешавшийся от страха, забормотал что-то, простирая дрожащие руки к статуе Санниаси.
— Кази!
И жрецы оттащили ко мне Карпентера, дрожавшего всем телом.
— Шарль Леонар!
— К вашим услугами, месье! Только, виноват, одно мгновение…
Шутивший со смертью француз за моей спиной достал из кармана табак и папиросную бумагу, свернул папироску и, пошарив в карманах, как будто ища спичек, не нашел их, а потому при вызове шагнул несколько в сторону, к вазе, испускавшей ровный язык белого пламени, и преспокойно закурил папиросу от священного огня. Затем невозмутимо он обратился к Санниаси и вымолвил чрезвычайно учтиво:
— Я слушаю вас, милостивый государь!
— К…кази! — произнесла статуя.
При произнесении приговора статуя Санниаси все время производила движения правой рукой. Когда он говорил «макази» — рука делала грозный жест, словно поражая осужденного. Произнося «кази», Санниаси протягивал руку вперед, словно благословляя отпущенного с миром.
Когда Шарль Леонар стоял в весьма непринужденной позе перед статуей Санниаси, произошло нечто, заставившее меня побледнеть от испуга: Санниаси вымолвил несколько неуверенно «кази» и протянул руку по направлению к французу. Леонар схватил эту руку и крепко сжал ее своими железными пальцами.
— Мерси, месье! Вы очень, очень любезны!
Я видел, как гримаса боли исказила каменные черты статуи, как болезненно искривились мраморные уста и широко раскрылись глаза, а все тело мнимой статуи, на самом деле живого Санниаси, задрожало. Это была не статуя. Это был сам первосвященник вулодов! И Шарль Леонар едва не раздавил ему пальцы!
Здорово тряхнув еще раз руку корчившегося от боли первосвященника Вулоджистана, Леонар отошел и присоединился к нам.
— Что вы сделали, Леонар? — едва имел силы пролепетать я.
— Я? Разве я сделал что-нибудь особенное? — изумился он, прикидываясь простаком, чуть ли не кретином, — старичок протянул мне руку, и было бы невежливым не пожать ее… Вот и все!
Тем временем, словно мираж, исчезли колонны и статуи, испарился куда-то и сам Санниаси, погасли фантастические лампы в хрустальных вазах на мраморных постаментах.
— Чужестранцы! — сказал Алледин. — Пора покинуть святилище.
— Представление окончено! — в тон ему отозвался неисправимый Леонар.
И мы вышли из храма на открытое место.
Когда я оглянулся, Карпентер, робкий, запуганный почти до потери сознания, спотыкаясь, брел за мной, цепляясь за полу моего пиджака.
