Оля ушла, ушла не примиренная с отцом, еще более несчастная. Супруги Бабиковы продолжали готовиться к Новому году, но зрители досматривали пьесу уже кое-как, только по обязанности. И когда занавес опустился, публика, неистово аплодируя, выкрикивала только одну фамилию:
— Комиссаржевская! Браво, Комиссаржевская!
В антракте только и разговоров было, что о новой актрисе. Наиболее смелые в суждениях сравнивали ее с Сарой Бернар и, надо сказать, не в пользу француженки.
— Что Бернар! — горячился один из студентов, завсегдатай галерки. — В «Даме с камелиями» истукан лишь не заплачет. А здесь! Ведь Комиссаржевскую выпустили в одноактной пьеске, а что она из нее сделала?!
— А голос, голос, господа! — перебивая студента, восторженно говорила девушка с длинной толстой косой и широким черным поясом, подчеркивающим скромность ее костюма. — Такой актрисы у нас еще не было! И как просто держится, как искренна!
За кулисами на этот раз было более шумно. Незлобии зашел в уборную Комиссаржевской, чтобы поздравить ее. Он положил на гримерский столик букет белых астр.
— Ну, голубушка, да ведь это чудо, что такое вы сделали из этой безделицы! А мы-то ее пустили для съезда публики! Не сердитесь, голубушка, виноваты!
Любопытное совпадение: рецензент «Виленского вестника», оценивая игру Комиссаржевской в роли Оли Бабиковой, почти буквально повторяет своего новочеркасского собрата:
«В драматическом этюде «Елка» выступила г-жа Комиссаржевская и дала такую правдивую, реальную картинку, что заставила зрителя с замиранием сердца следить за ее игрою, впрочем, игрою неправильно было бы назвать исполнение г-жи Комиссаржевской — это была не игра, а жизнь. Перед зрителями была в эту минуту не г-жа Комиссаржевская, а действительно Оля Бабикова, и все в эти минуты переживали ее горе. Страдали ее страданиями, обливались ее слезами — до того проста и естественна была артистка и обаятельна ее игра. Так захватывать всех одним моментом может только большой талант художника, и г-жа Комиссаржевская в этой маленькой роли проявила его в полном блеске… Это была минута высшего художественного наслаждения, которую нам когда-либо приходилось переживать в театре».
После «Елки» шел «Уриэль Акоста». Мария Николаевна осталась в зале и, просмотрев весь спектакль, убедилась, прислушиваясь к разговорам в публике, что и на выходе из театра вспоминали больше «Елку», чем «Акосту».
И уже поздно вечером, когда ночная площадь возле театра поглотила взбудораженную представлением толпу, Комиссаржевская, выйдя с Марией Николаевной из театра, заметила у тусклого фонаря несколько темных фигур.
