Кто из присланных Кировым партийцев поднял крестьян против богатеев, пока не установлено. Однако в бумагах царских чиновников и следственных материалах неоднократно подчеркивается, что восстанием руководила чья-то опытная рука и что агитацию среди горцев вели приезжие, развитые люди.
Есть основания полагать, что одним из них был Иван Никитич Никитин. За нелегальную работу его, члена РСДРП, в 1903 году исключили из Московского университета и выслали на Терек. Никитин во Владикавказе поступил на «Алагир», участвовал в первой русской революции. Познакомившись с Кировым в 1909 году, Иван Никитич затем то исчезал, то возвращался во Владикавказ. Колесил по городам и станицам как рабочий и партийный полупрофессионал, как организатор стачек — видимо, выполняя задания Сергея Мироновича. По крайней мере достоверно известно, что Никитин поддерживал связь с партийными организациями Грозного, Пятигорска, Минеральных Вод, Нальчика, ездил в Баку. Владикавказская большевичка Евдокия Анисимовна Полякова говорила, что Киров еще до Октября видел в Никитине многообещающего деятеля. Нарком труда и промышленности Терской республики, Никитин погиб в 1918 году, одновременно с Федором Серобабовым. Похоже, именно Ивана Никитича подразумевают следственные документы, упоминающие конспиратора, находившегося в 1913 году среди восставших горцев и бесследно скрывшегося.
Восстав, горцы держались стойко, а победить не смогли. Силы были неравные, за богатеев заступились войска, они подавили Зольское и Черекское восстания. Но, как писал потом Бетал Калмыков, между трудящимися, с одной стороны, и кулачеством, дворянством и княжеством — с другой, образовалась пропасть, которая начала углубляться. Революционные настроения, впервые пробудившись, усиливались, обещая в скором будущем победу.
6
Революционные настроения усиливались и в Осетии, Чечне, Ингушетии. В туристском костюме, в войлочной шляпе, с палкой в руках, Сергей Миронович при первой возможности спешил в горы. Бывал в селениях и аулах не только на исхоженных дорогах, но и в заброшенных поднебесных углах — стоило поскорее сблизиться и с ними или пока определить хотя бы их удельный вес в грядущих событиях.
Случалось, пришельца встречали не очень-то дружелюбно. На все, что его волновало, отвечали неохотно, уклончиво, туманно. Он не обижался. Не навязывался, но и не уходил, старался, чтобы его поняли. И его понимали: чужой, а вроде и не чужой. Он все лучше узнавал обычаи, повадки, наклонности каждого народа, да и особенности, слабости жителей того или иного аула. Тонко и все уверенней пользовался этим своим богатством. Однажды он разнял двух дерущихся осетин. Разнял, не прикоснувшись к ним, даже не вымолвив ни слова, а кинув к их ногам носовой платок. Оба парня остолбенели. Ведь обычай велит: если старая осетинка так бросит свой платок — остановись и драться не смей. Перед парнями был мужчина, и не старый, и явно не осетин. Все же оба поддались волшебству обычая даже в столь комичном преломлении.
