Обстановка действительно разрядилась.
Однако Аристова это никак не устраивало. Он вздумал убить чекистов накануне их отъезда в Москву. В ночь с 24 на 25 июля он объявил себя военным диктатором. Стоявшие в крепости местные подразделения подчинились ему.
Георгий Атарбеков и его помощники, собираясь в дорогу, среди ночи заметили, что дом, где они жили в общей квартире, оцепляют. Бросились звонить Кирову, но телефон не действовал, был отключен.
— Отстреливаться, живыми не сдаваться, — решил Атарбеков.
Товарищи возразили, что это никуда не годится, да он и сам тут же совладал с минутным порывом нервозности.
— Бегу к Миронычу, — нашелся Амирханян.
Шаварш Амирханян незаметно выскользнул на улицу.
Сергей Миронович, поняв его с полуслова, сказал:
— Ни единого выстрела.
— Ясно, сдадимся без сопротивления.
Сергей Миронович на считанные мгновения задержал Амирханяна:
— Все мыслимое сделаю я, чтобы спасти вас. Если же вам придется погибнуть, то знайте, что партия сохранит о вас добрую память… Георгию передайте… Такого верного и стойкого своего сына, такого железного бойца великой революции, как Атарбеков, большевистская партия никогда не забудет…
Не замеченный оцеплением, Амирханян возвратился к товарищам.
Светало, когда их вывели из дому. Атарбеков был совершенно спокоен. Старался угадать, что предпринимает Киров для спасения чекистов и сколько ему на это понадобится времени. Важно было оттянуть развязку. Находчивость не изменила Атарбекову — замедлить путь удастся. Может статься, все равно спасения нет. Что же, пусть зато передают потом из уст в уста, как встречали смерть свою оклеветанные коммунисты. Выше голову:
Вставай, проклятьем заклейменный,
Весь мир голодных и рабов…
Шагая медленно, размеренно, чеканно, Атарбеков громко пел. Товарищи вторили ему. Невольно шагали в ногу с арестованными чекистами, одетыми в красноармейскую форму, и конвоиры-красноармейцы. Улицы уже не были безлюдны, прохожие с недоумением озирались на красноармейцев, поющих «Интернационал» под красноармейским же конвоем. Глядя на странное шествие, прохожие останавливались. Остановился и Атарбеков:
— Товарищи красноармейцы, матросы и все, кто меня слушает!..
Проникновенно и просто говорил он о вражеской провокации. Конвоиры не прерывали его.
А потом опять запел и зашагал дальше. Товарищи опять вторили ему. Он останавливался на каждом взгорке и, обращаясь к окружающим, говорил о коварстве контрреволюционеров и недомыслии людей, легко поддающихся провокационным слухам.
