Я могу ловить и делать молнии, сказала она, и дети смогут то же. Все в нашей деревне и стране, только не в столице – принадлежат императору. Но я победила стражу и делала то, что может воплощение богини Ланн, хранящей железо. Значит, я не как вы! Я – Сэи-ланн! Я никому не принадлежу!
Все и раньше говорили ей это: что если она сахри, отверженная, то она никому не принадлежит и никому не нужна. Она обязана лечить людей в деревне, потому что умеет это делать, а деревня обязана ее кормить. Но никто не стал бы говорить с ней, как с настоящими людьми, до этого дня. А теперь она повторяла эти слова и смеялась.
Деревенские и боялись, и роптали, но только один смог кинуть камень, не долетевший до Сэиланн. Толпа боялась молний, ведь у Сэиланн не было ни ружья, ни тот-камня, но она и до того могла двигать железо, делать так, чтобы невыносимо болела голова, а теперь стала опасна. У старосты был шрам, который остался от раскаленного железа. Поэтому и детей у сахри было только двое. Испугается тебя, не пустит к себе – будешь ходить безумный, пойдешь – жена не простит.
Кормить ее и то становилось накладно, но деревне было от этого хорошо. Слабого мага кормят и попрекают куском, сильного – кормят и боятся. Хорошо, когда есть люди ниже нас.
Но боги, свежевылупившиеся, новенькие, как монетка, боги, часто относятся к людям, как пауки к скутам-многоножкам. Если и вправду ее теперь зовут Сэиланн, то она – богиня. Раньше она была личинка богини, как раньше многие до нее.
Сэиланн обрезала волосы – здесь о деревенских женщинах говорили, что у них не волосы, а шерсть, как у мелких зверей – и немедленно испугала этим соседок. Она надела красивую одежду стражников – на стражниках была красивая и почти чистая одежда, и сандалии, хотя никогда в жизни не обувалась. Старейшина вынес ей на вытянутых руках свое сокровище – большой тонкий платок. Затем она кликнула своих мальчиков, поймала ездовую птицу с синими перьями, оставшуюся от стражника, прицепила к ней деревенскую волокушу, собрала пожитки, и птица понеслась по дороге, поднимая пыль.
Хорошо, хорошо, что она ушла, – сказала какая-то старуха, глядя на солнце из-под руки. И все, кто там был согласились с ней; очень хорошо, что она ушла.
Все помнили: даже самая малая личинка богини – это погибель. Настоящая, огненная погибель. Хуже того: это безумие.
Сегодня у посланника намечался свободный день.
С утра его разбудило пение труб. По улице, довольно далеко отсюда, проходила какая-то процессия, несущая флаги. Катились повозки на потешно огромных колесах. Из окна башни были видны пестрые одежды горожан, разноцветные лоскуты, блеск инструментов – надо же, здесь тоже есть медные духовые – и какого-то безумного, косматого старика, который бесновался во главе процессии, выкрикивая неразборчивое.
