Он живо представил себе, как станет лежать в гробу, как станут ползать черви, как после останется от него один скелет с бочонком ребер, прикрепленных к позвоночнику. Вообразил он себе это очень красочно, и, представляя, знал, что все так и будет, но одновременно все в нем сопротивлялось смерти, не допускало, что умрет и исчезнет. Быть не может, что это произойдет именно с ним. Не сумев сдержать в себе этого ужасного чувства, он бросился на кухню и встретил там Полуяна, горячо втолковывавшего что-то сестре жены.
Та курила, слушала и щурилась от дыма.
– У меня скелет... Понимаешь, скелет и, значит, я тоже буду там лежать, – крикнул Леванчук.
Полуян с досадой оглянулся на него:
– М-м-м... Где лежать?
– В гробу! Лежать и... и разлагаться!
Полуян погрозил ему пальцем:
– М-м-м... Не надо, ты лучше пей!
– Да не хочу я пить!
– М-м-м... Знаешь, иди-ка ты отсюда!
Леванчук повернулся и, задевая худыми запястьями за обои, пошел в комнату. Он поспел как раз в момент, когда Фридман – не пьяный и не трезвый, а скорее благородно остекленевший – прощался с матерью покойного.
– А, Игорек... Пошел уже?.. Как же теперь без Гриши? Как же? – мать, встав, неловким движением пригребла к себе Фридмана за затылок и стала с ним вместе раскачиваться, как прежде раскачивалась с покойником.
– Теперь вот иди, иди... – говорила она, не отпуская его.
– Да, пора уже... На работу завтра рано... Я вот что хотел: часы бы мне забрать... – сказал неловко Фридман.
– Какие часы?
– Позолоченные, «Seiko»...
Мать непонимающе заморгала и выпустила затылок Фридмана.
– Я давал Грише часы... тогда... весной... Увидел их на мне и загорелся. Вы же знаете, как он всегда загорался, – поспешно пояснил друг детства.
Мать молчала.
– Вон и Катя подтвердит, что это мои часы... Я бы ничего, но они почти тысячу двести... не рублей... – Фридман, испытывая жуткое неудобство, оглянулся на вдову.
Мать наконец поняла.
– Вот оно как... Нет уже твоих часов, – сказала она.
– Как нет? – растерялся Фридман.
– А куда ты смотрел, когда прощался?.. Куда? Знала я, что они твои? Я их уже после морга ему надела, чтоб не сняли... Ты сколько раз к гробу подходил? Завела я их еще...
Фридман покраснел. «Как это все нелепо. Эта смерть, мои слова и то, как мы себя ведем... Как нелепо! Как я нелеп!» – подумал он.
Он хотел уже отойти, как вдруг к нему боком подскочила раскрасневшаяся вдова. Видно было, что она выпила лишнего и душа просит ссоры.
– Что этот хочет? – задиристо спросила она у матери.
