— Не знаю.
Одна была высока, светловолоса… и пожалуй, красива, насколько Гавриил понимал в женской красоте. Другая — худощава, смугловата. Волосы темные, заплетены в простую косу. Платье поплоше… и ничего‑то в ней нет, но взгляд пана Зусека женщину не отпускал, и был почти неприличен.
И лишь когда она, ощутив на себе этот взгляд, обернулась, он встал.
— Весьма характерный типаж. Познаньский душитель предпочитал брюнеток. Вы знали?
— Нет.
— Этот парк — весьма примечательное место… первую жертву нашли именно здесь… не желаете взглянуть на место? С виду обыкновенная лавочка… и представьте, каждый день люди гуляют по этой вот дорожке… — шел он быстрым, отнюдь не прогулочным шагом. — И садятся на эту вот лавочку, не понимая, что всего‑то несколько лет тому здесь рассталась с жизнью женщина…
К лавочке он прикасался нежно, едва ли не с трепетом.
И выражение лица сделалось задумчивым, мечтательным даже. Взор затуманился, словно бы пан Зусек представлял себе что‑то этакое, едва ли приличное.
— Она умирала долго… он ведь не сразу душил… этих подробностей газеты не знали, но мне удалось получить кое — какие документы… он позволял им почти умереть, а после — сделать вдох, поверить, будто бы спасение возможно… и вновь… раз за разом… пока у них оставались силы бороться за жизнь.
Пан Зусек облизал губы.
— А хотите, я покажу вам еще одно место?
— Хочу, — согласился Гавриил. — Вы… очень увлекательно рассказываете.
— Увлекательно… и вправду увлекательно… вы себе представить не способны, до чего занятное местечко, этот самый парк… вот дуб… — чтобы пройти к дубу, пришлось свернуть с дорожки. — Под ним оставлял свои жертвы Мирочинский маниак… этот не душил, резал… и после снимал кожу. Выбирал, к слову, исключительно темноволосых женщин… в том есть свой смысл… многие полагали, будто бы цвет волос прямо соотносится с цветом души. И чем волос темней, тем сильней Хельмова власть над человеком…
Пан Зусек с нежностью провел по корявой ветке дуба.
— А далее, там, — он махнул рукой куда‑то вглубь парка, — орудовал Мясник… на самом деле он был медикусом, но газетчики дали иное прозвище. Резал блудных девиц. И так тела разделывал, что и бывалые людишки в ужас приходили… к слову, его бы не нашли, когда б не случай.
Ему нравилось все это, разговоры о безумцах, о совершенных ими убийствах, которые самому Гавриилу казались донельзя отвратительными. Однако же пан Зусек говорил страстно, с немалым пылом. И взгляд его, затуманенный, задурманенный, видел, надо полагать, видел то, что происходило некогда.
