Она была женой начальника какой-то небольшой железнодорожной станции. У них не было детей, и они взяли на воспитание племянницу, двенадцати лет. Когда девочке исполнилось восемнадцать, муж Елизаветы Николаевны влюбился в нее, и она отвечала ему полной взаимностью. Можно представить себе жизнь этих трех людей и каждого в отдельности. Доведенная до полного отчаяния, Елизавета Николаевна зимой, как была, в одном платье, выскочила из дома и перебежала станционную платформу. В эту минуту ее заметил мой отец из окна своего служебного вагона и тотчас бросился за ней, тоже как был, без фуражки и пальто, он чувствовал, что промедление может кончиться большим несчастьем. Отец догнал Елизавету Николаевну, бежавшую навстречу поезду, который был уже за несколько сажень. Он рванул ее с такой силой, с железнодорожного пути, что они оба скатились с насыпи и упали в сугроб, а в эту самую минуту, с шумом и грохотом, пролетел экспресс дальнего следования и совсем уже затерялся вдали, когда они вылезли из сугроба. Елизавета Николаевна не хотела идти обратно и сказала:
— Я лучше замерзну, но не вернусь.
Отец убедил ее пойти к нему в вагон.
— Если у Вас нет больше дома, то мой дом и моя семья будет Вашей, если Вы, конечно, этого пожелаете.
Одним словом, он привез ее в наш дом. По дороге проводник достал ей у кого-то шубу и шаль. Елизавета Николаевна привязалась ко всем нам, на отца смотрела, как на ангела, удержавшего ее от великого греха — самоубийства. С матерью она часто ходила в церковь, а дома непрерывно хлопотала по хозяйству: чинила, штопала, следила за порядком, но самое главное, на всякое варенье, соленье, маринады была большой искусницей, а также на всевозможные печенья, торты, ватрушки, булочки, и чего-чего только она не умела. Прожила она у нас как своя весь остаток своей жизни. Извините, что я немного отклонилась от главной темы, но Елизавета Николаевна так вплелась в жизнь нашей семьи, и еще не раз Вы встретитесь с нею.
Чем старше я становилась, тем все чаще и чаще у меня возникали вопросы, почему отсутствовали в нашем доме альбомы семейных фотографий, группы, портреты, а также карточки отца и матери в детстве, юности и более зрелом возрасте. Все это породило предчувствие какой-то тайны, чего-то недоговоренного, тяжелого, в особенности после того, как однажды вечером отец позвал меня, в свой кабинет. Это было за год до его смерти. Отец вынул из письменного стола две маленькие фотографические карточки, от времени пожелтевшие.
