Моя мать была углублена в чтение книги. Что там музыкальная карьера, что скрипка! Я решила быть «любовницей» и мысль о скором возвращении домой меня совсем не радовала. Но это еще не конец.
По возвращении из Крыма я стала чаще и чаще участвовать в музыкальных вечерах, устраиваемых у нас дома два раза в месяц, и также оставаться к ужину. Я была в той поре девичества, когда из питомника тебя переносят в оранжерею и быстро выгоняют, как редкий цветок, я сразу выросла, мои платья ста ли длиннее и фасоны подчеркивали достоинства моей фигуры. Мои волосы закручивались на ночь в локоны, правда, не всегда было удобно спать, но за красоту можно и пострадать. Я незаметно стала входить во все тонкости прихорашивания, и в первую очередь я тянулась к красивой прическе, для этого мне надо было, чтобы волосы и с боков на висках тоже были волнистые. Это завоевание шло медленно, и площадь завивки все более и более расширялась.
Не встречая протеста в глазах моих родителей, я делалась смелее и смелее. Во мне просыпалась весна с певуньями-птичками, молодой травкой, проталинками и с весенним, сладко радостным опьяняющим воздухом. Я дольше и дольше уделяла время зеркалу, мне хотелось добиться лучезарного взгляда «любовницы», ее обаяния и еще чего-то, что я только чувствовала, но уловить, чему подражать не удавалось.
После встречи с «любовницей» все мое детское ушло вместе с фасонами старых платьев, с постоянной косой, с обязательством быть в кровати в восемь часов вечера. В размеренность жизни — все по часам — ворвались вольность, что-то свое, не подчиняющееся. Яд самовлюбленности, торчание перед зеркалом больше, чем надо, излишнее внимание к туалетам, прическам и ко всем мелочам, касающимся моей внешности, как буйное наводнение, подхватывало меня.
Я ловила на себе взгляды и мужчин на улице, и тех, которые бывали у нас. Я старалась делать «томную улыбку» (тоже из книжки) и замечала часто, что восхищение уступало место недоумению и вопросу. Очевидно, «томная улыбка» приближалась скорее к кривлянию, неестественности, к гримасе.
В момент перехода из детства в юность, я очутилась на опасном пути. Пустота, тщеславие и, повторяю, страшная самовлюбленность. Неожиданный случай спас меня от всех вывихов, и жизнь, и предметы встали на свои места.
Однажды отец назвал ряд вещей для квартета, трио и соло, к следующему музыкальному вечеру, и заметил, что у нас будет известный музыкальный критик и примет участие в квартете на виолончели. Партия отца всегда был рояль.
