— Привет, старина, — сказал Бёртон. — Садись, в ногах правды нет. Как нога?
Уэллс остался стоять.
— Так же сломана как вчера и позавчера. Знаешь, я сломал эту же чертову ногу, когда мне было семь. И ты тогда еще был жив.
— Я и сейчас жив. Ехать куда?
— На гребень, оттуда можно увидеть бомбардировку. Корабли будут здесь через час.
— А ты сможешь? Идти?
Уэллс согнал москита с шеи. —
Ныне я очень опытный хромой. Не сделаешь ли мне одолжение, сэр Ричард? Следующий раз, когда я буду напыщенно вещать о невозможности прямого попадания, быть может ты ударишь меня прямо в челюсть и вытащишь оттуда?
— Я буду более чем счастлив сделать это. Даже ретроспективно.
— Должен сказать, что я искренне наслаждаюсь иронией события.
— Иронией?
— Да. Ты сказал, что не можешь быть в земле живых, и, спустя мгновение, почти ушел из нее.
— А, да. Следующий раз надо выбирать слова поосторожнее. Мне не слишком понравилось попасть под бомбежку и оказаться похороненным заживо. И, пожалуйста, не говори больше «сэр». Старого простого «Ричард» вполне достаточно. — Он глотнул чая и встал. — Значит, нам надо идти смотреть на фейерверк, а?
Они вышли из импровизированной таверны, медленно прошли через море палаток, миновали пустоглазых узколицых солдат и направились к северной границе лагеря.
Воздух пах потом — и кое-чем похуже.
— Взгляни на них, — сказал Уэллс. — Ты когда-нибудь видел такую разнородную толпу солдат? Их набрали в Британской Южной Африке, Австралии и Индии, из разношерстых остатков нашей Европейской Армии, а также из самых разных племен Восточной и Центральной Африки.
— Они не выглядят сильно счастливыми.
— Здесь не самая приятная местность, и ты это знаешь лучше любого другого. Дизентерия, малярия, мухи цеце, москиты, песчаные блохи — большинство белых мгновенно заболевает и никогда не выздоравливает. А африканцы спят и видят, как бы дезертировать. Здесь должно быть вдвое больше солдат, чем ты видишь.
Они прошли мимо загона для волов. Одно из животных недавно умерло, его туша уже воняла и начала распухать.
— Что у тебя за дела с маками? — спросил Уэллс. — Я видел, как ты вытащил лепесток из кармана прямо перед тем, как в нас попали, а сейчас ты пришпилил еще один, свежий, к лацкану.
— Я думаю... ну, мне кажется... как бы это сказать... этот цветок для меня что-то должен значить.
— Я считаю, что он символизирует сон — или смерть, — ответил Уэллс.
— Нет, — сказал Бёртон. — Что-то другое, но непонятно что.
