Еще была проблема со слезами без причин, что было безболезненно, но довольно неудобно и довольно страшно, потому что я не мог их контролировать. Я начинал плакать без причин, а потом как бы пугался, что уже никогда не смогу остановиться, а это состояние страха в свою очередь активировало другой белый переключатель между горячими глазами и мозгом с нарывами, и я рыдал еще сильней, как когда катишься на скейтборде, все толкаясь и толкаясь. Это было очень неудобно в школе, а с семьей просто невероятно неудобно, потому что они думали, что это они виноваты, они что-то сделали не так. Невероятно неудобно было и с друзьями, но, правда, к этому времени у меня уже осталось не очень много друзей. Так что это был даже плюс, почти что. Но остальные никуда не делись. У меня были кое-какие трюки относительно «проблемы с плачем». Когда рядом были другие люди и глаза становились горячими и наливались обжигающей соленой влагой, я притворялся, что чихаю, или — даже чаще — что зеваю, потому что и то, и другое может объяснить появление слез. Люди в школе наверняка считали, что я самый сонный человек в мире. Но на самом деле зевки не совсем объясняли факт, что слезы так и льются по щекам, капают на колени или парту или оставляют влажные морщинки в форме звезд на контрольных работах и всем таком, да и нечасто от зевков глаза становятся супер-красными. Так что, наверное, это были не такие уж эффективные трюки. Еще непонятней, что даже сейчас, здесь, на планете Триллафон, когда я все это вспоминаю, я так и слышу щелчок выключателя, и глаза начинают более-менее наполняться, а горло пощипывать. Это плохо. Также была проблема, что тогда я не выносил тишины, реально совершенно не выносил. Потому что, когда не было звука снаружи, волоски на барабанных перепонках или где там еще производили звук сами, чтобы было, чем заняться или типа того. Высокий, переливающийся, металлический, блестящий гул, который почему-то пугал меня насмерть и просто с ума сводил, как сводит с ума, если лежишь в кровати летней ночью и слышишь комара у уха. Я стал искать хоть какой-нибудь звук, как мотыльки ищут света. Спал с радио, смотрел невероятно много ТВ со громкостью на максимум. Всегда держал при себе верный Сони Волкмэн — в школе, на прогулках и для поездок на велосипеде (этот Сони Волкмэн — пока что мой лучший рождественский подарок). Я даже иногда разговаривал сам с собой, когда больше не было источников звука, что наверняка казалось безумным тем, кто меня видел, и что, полагаю, и
