Мне страшно хотелось поделиться открытием с каждым встречным, но бабушка запретила. Так это и осталось моей большой тайной. А потом этот день стал для меня самым черным…
Я лежала, раскинув руки, и не решалась встать, не решалась посмотреть в ту сторону, куда уползло чудовище. Меня мутило, сердце бешено колотилось.
«Тут дьявол с Богом борется, а поле битвы — сердца людей», — вспомнила я Достоевского. Он писал это о красоте, но я подумала, что человеческое сердце, должно быть, остается местом Армагеддона всегда и во всем. Впрочем, тогда я еще не понимала, что человек в этой борьбе не пассивная игрушка, не валяющийся в пыли трофей. Он то бросается к Богу, то добровольно отдает себя дьяволу, и только от него самого зависит, кому достанется этот приз…
Последний наш вечер в Пятиреченском прошел, мягко говоря, напряженно. Еще более напряженно, чем накануне. Верка вяло ковырялась в тарелке, шарахаясь взглядом и от мрачного Генпетровича, и от Кости. Она часто помаргивала и время от времени всхлюпывала носом. То ли переживала предстоящую разлуку с Костиком, то ли с ужасом задумывалась над перспективой отношений с Генпетровичем.
Сам Генпетрович молчал, как и вчера, а пил еще больше. Костя пытался сделать невинное лицо, но получалось неважно. Мне хотелось верить, что он еще не потерял остатки совести, но, скорее всего, просто боялся выяснения отношений с хозяином. Вряд ли его хоть сколько-то беспокоила участь Верки.
Что касается меня… Все эти дни, начиная с того самого момента, когда мы только прилетели в Пятиреченское, и особенно после сегодняшнего происшествия на сельском кладбище, я была словно в лихорадке. Как будто у меня начинался грипп и стремительно поднималась температура. Или как будто я завязла в предшествующей мигрени ауре. Все вокруг было зыбким, нечетким, размытым. Я плохо контролировала свое тело и совсем не контролировала мысли. Больше всего мне хотелось забиться в какой-нибудь темный угол и уснуть. Надолго. Может, даже навсегда.
И все же одну мысль мне удалось сформулировать довольно четко. Ни за что на свете я больше не лягу спать вместе с Веркой. Тем более на ту самую кровать, где она занималась сексом с моим братом.
Когда пришло время ложиться, я молча взяла свой спальник и вышла в зал ожидания. Через несколько минут Костя присоединился ко мне.
— Ты просто стерва, — прошипел он, разворачивая мешок на полу.
— А ты кретин, — огрызнулась я. — Вас вся деревня видела, и все только это и обсуждают. Мы завтра уедем, а у людей жизнь испорчена. Только потому, что у залетного, блин, археолога в штанах зачесалось.
